Светлана Демидова - Медовый рай Страница 19

Я поняла, почему он предложил мне замуж. В моих глазах он увидел такую же смертельную тоску, которую испытывал сам. Возможно, он подумал, что минус на минус дадут плюс. Этого не получилось. Мы так и не смогли полюбить друг друга. Впрочем, я пишу не то… Мы были очень близки, дружны, но как родственники. Не более того. Любовниками мы были лишь по долгу супружеской жизни. Да, мы подходили друг другу физически и испытывали состояние полета и восторга от интимных отношений, но это был всего лишь секс, не более того. Любви между нами так и не случилось.

Вот так номер! Любви между ними так и не случилось! А мы-то с сестрой были уверены, что наши родители любят друг друга, что мы с ней – плоды любви… Оказалось: плоды секса… Впрочем, нет! Плод секса – это я! Наташа – дочь другого человека… И поскольку она дитя любви, то вполне счастлива. Я же, дитя супружеского долга, нечто техническое… На мне печать нелюбви… Похоже, это покруче венца безбрачия… Видимо, выходить замуж мне разрешается, но полюбить меня вряд ли кто сможет…

Понедельник.

Дорогие мои девочки! Я обращаюсь к вам! Ищите любовь! Следуйте за ней! Жить можно и нужно только в любви! Все иное – ложь, притворство и театральная игра. Мы с вашим отцом (Наташа его дочь, он ее воспитывал и любил) очень уважали друг друга, были дружны, близки душевно и были уверены, что это сможет заменить нам любовь. Этого не случилось. Мы оба время от времени впадали в состояние депрессии и самой черной тоски. Вы, наши любимые дочки, давали нам силы для выхода из этого тяжкого состояния, но оно возвращалось вновь и вновь. Теперь же, когда вы уже взрослые и мы с вашим отцом остались наедине друг с другом, выхода нет. Приходится со всей очевидностью признать, что мы несчастливы. В юности мы поступили опрометчиво. Потеряв первую любовь, посчитали, что другой любви у нас быть никогда не может, и создали семью. Но ведь первая любовь не зря называется первой – после нее возможна другая. Мы, даже не попытавшись как-то побороться за свою первую любовь, еще и отрезали себе пути к другой любви. Не повторяйте наших ошибок, девочки! Храните любовь, если она у вас есть, боритесь за нее до последнего, если она ускользает! А если придется потерять любовь, не отчаивайтесь, не сдавайтесь, ждите прихода другой, ищите ее, стремитесь к ней! Без любви жить невозможно! Более того – греховно!

Завтра мы с вашим отцом уезжаем в отпуск. Вы знаете. Нам все сложнее и сложнее находиться вместе. Возможно, этот отпуск будет последним. У меня самые нехорошие предчувствия. Нет, мы не планируем разводиться. В этом нет никакого смысла на шестом десятке. Что-то другое, грозное и темное, витает над нами. Возможно, конечно, я просто очередной раз впала в состояние меланхолии…

Я спрячу эту бабулину кулинарную книгу, поскольку все же не уверена, что даю вам верные наставления. Может, кому-то на этом свете и удается неплохо прожить без любви. Может, любовь уходит и от изначально любящих супругов, долго живущих вместе. Ничего не знаю… Но мне кажется, что этот мой дневник найдет та из вас, мои девочки, кому это будет действительно нужно.

А я прощаюсь с вами… Сама не знаю, почему мне, уезжая, хочется сказать вам не «до свидания», а «прощайте». А раз хочется…

Прощайте, наши дорогие доченьки! Будьте счастливы! Мы очень вас любили! Любим! Конечно же, любим!

Меня охватила нервная дрожь. Это была последняя запись в мамином дневнике. Она писала в понедельник. Во вторник (я не могу забыть этот день!) они с отцом, направляясь на собственной машине в дом отдыха, попали в страшное ДТП. Маме было 52 года, отцу 54. Они лежат в одной могиле, как были рядом большую часть своей жизни. Может быть, там, где сейчас находятся, они примирились друг с другом? Или так и продолжают изнемогать?

Неужели мама предчувствовала собственную гибель? Или она так жаждала распрощаться с этим светом, который лишил ее любви, что сама звала смерть, чем и приблизила ее? А отец? Был ли он так же решительно настроен, как мама? Неужели он говорил ей, что несчастен в нашей семье? Но это ведь как-то не по-мужски… Впрочем, несчастливость никак не зависит от половой принадлежности. Видимо, однажды просто наступает такой момент, когда человек не может дольше нести это бремя молча, как не смог, например, мой Стас.

Все еще дрожащими руками я захлопнула кулинарную книгу. Комната с обстановкой, которая не менялась с тех пор, как дед сработал мебель, показалась мне чужой. В этих декорациях много лет разыгрывались спектакли счастливой семейной жизни, сначала родительской, потом, будто по наследству, нашей со Стасом. Может быть, и старая, янтарного цвета тяжелая мебель теперь рассыплется в прах, если я трону ее пальцем. Когда спектакли удалены из репертуара, декорации больше не нужны. Не случайно треснуло старое зеркало. Процесс пошел…

Стоит ли рассказывать Наташе, что мы с ней сводные сестры? Что это ей даст? Ничего! Мы все равно будем любить друг друга, как любили всегда. А что родители не любили друг друга, ей знать не обязательно. И о том, что мама предчувствовала смерть, пожалуй, тоже не расскажу. В конце концов, мамин дневник был предназначен именно мне… Это не подлежит сомнению…

Милая моя, несчастная мама, в отличие от тебя, я сумела вырваться из омута нелюбви. А может быть, мой муж просто оказался решительней твоего. Возможно, ты порадовалась бы нашему разводу. А что я? Я ничего не получила взамен. Нечесаная и неприбранная целыми днями валяюсь в постели на несвежем белье в туманном, засасывающем полузабытье. Ты призывала ждать любви. Ага! Так прямо она на меня и свалится! Отпуск закончится, я буду ездить на работу по тому же самому маршруту, в тех же самых транспортных средствах, с теми же самыми людьми, к лицам которых давно привыкла за многие годы. Да, мои попутчики много лет одни и те же, с некоторыми мы даже начали здороваться. Ни один мужчина из попутчиков никогда не бросил на меня заинтересованный взгляд. На работе, кроме Стаса, тоже никто никогда не испытывал ко мне интереса как к женщине. Конечно, можно прямо сейчас одеться, прибраться и рвануть в какой-нибудь пригородный дом отдыха хотя бы на неделю, что у меня осталась, но я не верю в курортные романы. И потом… хоть город, хоть курорт… Мое лицо не привлекает вообще никого. Я, дитя супружеского долга, будто прозрачна до невидимости… Май тоже не смог увлечься мной, хотя нам вдвоем было неплохо… Скорее всего, он сейчас даже не может вспомнить моего лица. Впрочем, он и не собирается ничего вспоминать. Бывают романы курортные, а у нас с ним был будничный, брилевский…

А что, если попробовать разыскать его? Зачем? Именно затем, что ему со мной было хорошо, я это чувствовала! «Следуйте за любовью! – примерно так писала в своем дневнике мама. – Без любви жить невозможно!» Конечно же, она обращалась ко мне! Но разве я люблю Мая? Я же постаралась вычеркнуть его из жизни, а на память оставила лишь сверкающую граненую бусину на связке ключей! Люблю – не люблю… Как это понять? Знаю, что я бросила бы свою квартиру с дедулиной мебелью, поменяла бы место работы, выехала бы из Питера в то же Брилево или в любое другое забытое богом место, если бы меня позвал с собой Май. Может, это и есть любовь? Когда я вспоминаю его объятия и поцелуи, кровь приливает к лицу, мне делается жарко, как-то странно томно и сладостно больно. Никогда я не испытывала ничего подобного, когда меня ласкал Стас. И я никогда не позволила бы себе вести себя с Маем так разнузданно, как в ту последнюю ночь со Стасом. С Маем я была покорна и ласкова. Значит ли это, что я люблю его?

Стала бы я думать обо всем этом, если бы не мамин дневник? Скорее всего, нет. В конце концов, я поднялась бы с постели, вымыла бы голову, закачала бы себе в электронку еще больше книг и провела бы остаток отпуска за чтением. Возможно, успокоившись, даже вернулась бы на дачу. Наташе о нашем разводе я расскажу позже, много позже… Сейчас они всей семьей отдыхают на Кипре. И пусть себе радуются жизни! Удивительно, но я никогда не завидовала сестре. Она со своим будущим мужем Ильей училась в одной институтской группе. Когда она привела его к нам домой, я сразу подумала, что парень симпатичный и мне очень нравится. Но даже мысли о том, чтобы начать с ним кокетничать, у меня не возникло. Я радовалась, что Наташка, такая же простенькая внешне, как я, сумела отхватить отличного парня. Пока еще не был Наташиным мужем, Илья несколько раз приводил к нам в дом своих приятелей, рассчитывая, что кто-нибудь из них увлечется мною, и мы будем весело проводить свободное время вчетвером, а потом все переженимся и начнем дружить домами. Но этой его мечте не суждено было сбыться – никто из его товарищей мной так и не увлекся. Илья отчаялся мне помочь и женился на моей сестре, но мы с ним и сейчас большие друзья. Надо признаться, я часто приглядывалась к Наташе, стараясь понять, чем она так выгодно отличается от меня, что сумела составить счастье мужа, который ее обожал с первых дней знакомства. И в конце концов поняла. Наташа была уютная домашняя женщина, рядом с которой всегда тепло и спокойно. Ее глаза, почти такие же, как у меня, излучают свет, способный разогнать тени неудач. Илья утверждает, что, когда его жена улыбается, у него перестает болеть зуб или голова. Даже когда она сердится, все равно от нее исходят положительные эманации, и злиться на нее совершенно невозможно. Я пыталась, глядя в зеркало, улыбаться, как Наташка, но у меня получался лишь карикатурный оскал. Такие женщины, как моя сестра, уникальны и неповторимы.