Сергей Гончаренко - Под музыку Вивальди, или Любовь как любовь Страница 2

Уже два года я работаю в сфере, где царит суеверие, где все друг другу рассказывают какие-то невероятные истории, где в каждом чихе люди склонны видеть знамения. Нет суевернее людей, чем лётчики и бортпроводники. От них только и слышно «это плохой знак», «так никогда не говори», «так даже думать нельзя…»

Катя и Руслан мне как раз и понравились тем, что на приметах не помешаны. Правда, есть другая проблема: Руслан в любом разговоре начинает вздымать свой любимый «ТУполиный» пух, и пух этот лезет в рот так, что хочется постоянно плеваться, хотя вроде и рассказывает он о самолёте Ту-154 с теплом и нежностью.

– Что-то прохладно становится… Рус, тебе не холодно без майки? – заботится Катя.

Любит его. Думает о нём. Меня не спросила, хватает ли мне тепла…

В детстве мне тепла вполне хватало. Однако бабушка то и дело отчитывала родителей: «У вас ребёнок всё время мёрзнет». И по телевизору часто говорили, что дети недополучают тепла. А я точно знал, что конкретно нужно делать, чтобы стало тепло: всего лишь включить газовую духовку. Моё стремление угодить родителям, проявить самостоятельность было совершенно искренним, а не продиктованным желанием согреться. Но вдруг каким-то образом я оказался вместо тепла в полярном холоде. Совершенно непонятно, почему что-то вдруг пыхнуло, бахнуло, почему исчезло оконное стекло… Я оказался далеко от газовой плиты, но, правда, цел-невредим, ни царапины.

Сбежался весь подъезд.

«Андрюша, ей-Богу, ты хуже атомной войны!» – высказала мама.

Оказывается, я устроил какую-то атомную войну, в результате которой стало холодно, как ядерной зимой. Я ничего не понимал: посмотрел в окно – зима как зима, самая обычная. Говорю, покажите мне, где там ядра, где атомы, а меня никто не слышит. Я объясняю взрослым, что я ни с кем не хотел воевать, что прекрасно знаю, что такое война.

«Андрюша, объясни, зачем ты полез к духовке? Ты что – замёрз?» – «Нет…» – «Но тогда объясни нам, зачем…»

Катя сходила к себе в номер, принесла булочки, помидоры, огурцы, порционное масло из бортпитания, пакетик напитка Yupi, всё разложила, расставила, и проделала это как-то совсем незаметно.

– Ну вот, смотри, какая красота! – показал на стол ублажённый Руслан.

И я посмотрел. Захотелось мне Кате задать банальный вопрос: иногда «залетая» домой (нынешним летом – не чаще двух раз в неделю), готовит ли она мужу с сыном еду, и если да, то с большим ли она удовольствием это делает…

– Кать, а ты…

Но Руслан меня перебил, предложил перекурить.

Катя, немного щурясь, спросила, что я читаю. Я полистал страницы в обратном порядке, показал ту, что с названием.

– Чего-чего? Стол… покрытый сукном и с графином посередине? Ничего себе название… И как? Интересно? Про что это? – удивлённо спросила Катя.

– Да так… Про людей.

Руслан вымыл руки и провозгласил, что пора уже и по соточке принять.

– Поздно выпитая вторая – зря выпитая первая… – пошутил я.

Катя с Русланом громко захохотали в один голос —вероятно, этот афоризм ещё не слышали. Они то и дело говорят, что я прикольный. А по-моему, Руслан куда прикольнее. Пошлость в нём сочетается с каким-то лучезарным мальчишеством.

В приоткрытую форточку нашего номера влетел звук, похожий на пляжную сирену. Это Ту-154 где-то на перроне – с другой стороны профилактория – запускает двигатели. Руслан от этого звука млеет. Говорит, такую «музыку» слушал бы бесконечно.

– Сходи в музыкальную школу, проверь слух, – пошутил я.

Руслан дрогнул животом, но моей шутки, разумеется, не понял. Ни Катя, ни Руслан ничего не знают о том, как я однажды сходил в эту самую музыкальную школу проверить слух и чем это всё закончилось.

После первой «соточки» стало чуть постукивать в висках и постучали в дверь.

Администратор, не переступая порога, сообщила о том, что нам придётся обойтись без телевизора. Звучало это вежливо, но на её лице угадывалось как минимум «перебьётесь». В наличии, оказывается, аж целых два маленьких «Самсунга», но они сломаны.

– Могу испорченный принести, если хотите.

– Нет, спасибо, – сказала Катя.

– Приносите, мы его в окно выбросим, – спаясничал Руслан, и они с Катей снова громко засмеялись.

Смеются они постоянно. Когда мы летели сюда, я сидел в начале второго салона и чуть заикой не сделался из-за Кати, которая на кухне так взвизгнула, что даже пассажиры, находившиеся в последних рядах, и те переглянулись. Потом она, раскрасневшаяся, выбежала из кухни, помчалась в туалет и надолго там заперлась.

Руслан просунул голову в прорезь шторок, увидел меня, нагнулся прямо к уху и шепнул:

– Уписалась от смеха. Трусики меняет.

И скрылся. Через секунду показалась его кисть, он подержал её горизонтально, затем наклонил, дал понять, что скоро снижаемся, после чего просто ею поплескал.

Этими «трусиками» Руслан слегка меня завёл. Всегда, когда я думаю о Кате, я возбуждаюсь.

О том, что они любовники, мне стало известно с первых дней, как только наша авиакомпания их арендовала. Я их застукал однажды в номере, разумеется, случайно. После этого они меня не стесняются. Потому-то, видимо, при мне и позволительно: «уписалась», «трусики»…

– Если муж и жена – одна сатана, то вы с Русланом – две… – сказал я, глядя на смеющуюся Катю, и с сомнением, поправив женский род на мужской, добавил: – Два.

– Так сатана – это всё-таки он? Или она? – уточнила Катя, и тут же отмахнулась. – Какая, к чёрту, разница. Даже если оно.

Она помолчала и добавила, что ей вообще не нравится поговорка про мужа-жену-сатану, что-то в ней неправильно…

Я подумал и сказал, что, и в самом деле, вряд ли две сатаны уживутся вместе и для того, чтобы жить с сатаной, нужно быть как минимум Богом.

– Слушай, точно! – Катя будто сделала для себя радостное фантастическое открытие, какие в детстве я делал на каждом шагу. – Мой муж – Бог! Я всегда так считала! Недаром же я его фамилию взяла – Божедомова!

Разве может не вызвать хотя бы элементарного уважения та женщина, которая считает своего мужа Богом?

Но, живя с двумя мужчинами, Катя всё больше разрывалась и раздваивалась. Я не раз замечал в её глазах какую-то адскую усталость и измождённость.

Ко мне Катя относилась с очень мягким и нежным уважением. Проявлялось оно и в мелочах: то воротник рубашки мне поправит, то волосы пригладит, может даже слегка приобнять, причём при Руслане. Ко мне он Катю не ревнует. Однажды в глубоком подпитии, когда мы затронули тему ревности и верности, он сказал: «Андрюх, вот тебе – честно – доверяю!..»

Собственно, ревновать не к чему. Я общаюсь с Катей в лучшем случае два раза в неделю и только в рейсе, на борту. А ко мне в гости они приезжают всегда вдвоём, если остаются на ночь, то спят на диване. Засыпают вроде нормально, зато утром, часов в шесть, я просыпаюсь от возни и сладких вздохов и стонов.

О Катином муже я почти ничего не знал. Он старше её на восемь лет, работает инженером на автозаводе. А вот о сыне Мите, который пойдёт уже во второй класс, Катя рассказывала неутомимо.

Руслан о своей жизни до и после лётного училища и вовсе ничего не рассказывал.

– Рус, а почему ты до сих пор не женат?

Тот пожал плечами:

– А ты?

– Я тебя первым спросил.

– Куда там ему жениться, – почему-то скривилась Катя, после чего спросила, есть ли в этом захудалом номере хоть какое-нибудь радио…

Руслан пошутил, сказал, что нет и сегодня радиосвязи не будет.

– Если радиосвязи не будет, значит, давайте выпьем за другую связь, – сказал я, понадеявшись на то, что меня попросят уточнить, за какую именно связь будем пить, и тогда я скажу, что за прочную связь между друзьями, то есть за дружбу. Но зря я ждал, надо было сразу тостовать, потому что вмешался Руслан и вставил пошлость:

– Первым делом выпьем за связь половую!

Они опять засмеялись.

С ними мне не то что интересно, а просто не скучно. Вполне комфортно. Пусть себе смеются на здоровье. По большому счёту, я не знаю, о чём с ними можно говорить, вернее, можно ли с ними говорить по душам. Впрочем, я даже не знаю: нужно ли мне самому это «по душам».

Меня всё ещё мучит то, что связано с прошлыми отношениями. Но я боялся, что откровенный разговор об этом выведет меня на чистую воду…

Одна экзальтированная особа по имени Олеся, носившая немецкую фамилию Гутцайт, пианистка, так сильно в меня влюбилась, что проходу не давала и превратила мою жизнь в сущий ад. От её чрезмерной любви страдал не только я, но и мои родители. Хотя с другой стороны: от кого бы ещё, как ни от этой эмоциональной ударницы по клавишам – «вивальдистки» Олеси, родители услышали бы об их сыне столько хорошего: какой он умный, красивый, добрый и вообще – самый замечательный. А то так бы и сидели вечерами, уткнувшись в телевизор, и слушали бы о том, какой хороший Ельцин или какой замечательный Зюганов. Или же какие они все гады и сволочи.