Светлана Полякова - Лестница на небеса Страница 21

— Вийон… Знаешь такого поэта?

Мышка улыбнулась. И тихо процитировала:

— «Кто это? — Я. — Не понимаю, кто ты… — Твоя душа. Я не могла стерпеть… Подумай над собою… — Неохота…»

Она закончила цитату.

Даже смотреть в их сторону было не надо. Ученицы седьмого класса в лучшем случае увлекаются Блоком. В худшем — Асадовым. Но только не угловатым, философичным и дерзким Франсуа…

Она на секунду задумалась и, пытаясь поймать ускользающую тень рифмы, прикрыла глаза. Потом, когда внутри зазвучала тихая музыка, она их открыла.

— В грехе моем невольном каюсь, — начала она тихо, — я на коленях, чуть жива… Не сатана ли, усмехаясь, шепнул мне тихо: «Франсуа…» Он висельник был, вор, повеса. Он странные стихи писал. Так кем вдруг сорвана завеса веков? Откуда этот шквал? Все сны с тобой — исчадье ада, всех чувств к тебе — сплошной парад… Твой поцелуй — за все награда, мой доверсальский адресат… И никого других не надо, ты в сердце — выстрела свинец… Коль ты в аду, дойду до ада, там поцелую наконец…

Мышка закончила. В комнате царила тишина. Она покраснела, почувствовав их удивление, и, с едва заметной улыбкой поклонилась.

— Всё? — спросила она. — Я могу идти?

— А еще?

Мышка удивленно подняла глаза. Мила подалась вперед, глядя на нее с таким странным чувством, что Мышка поняла — она не может ей отказать. И стихи, начавшись, не могли кончиться внезапно… Боль, затаившаяся в душе, искала выхода.

— Найти убежище. Закрыть лицо руками. Не видеть мир, когда в нем нет тебя. С тобою рядом ведь меня не будет никогда… Так ты решил. Ну что ж, беда твоя… Моя любовь — побег из паутины, где, раненный, мой умирает дух. Скажи, зачем придумал Бог, что счастье — лишь для двух? Искать твое лицо в воде, в стекле и в небе — мне трудно. Одиночество мое я разделю с мечтами — о тебе… Пусть будет так. Как скажешь, так и будет, мой любимый…

Она остановилась. Что-то произошло. Как будто она просто говорила теперь без рифм, пыталась объяснить ему, что с ней происходит…

— Не получается, — сказала она, пытаясь скрыть слезы, навернувшиеся на глаза. — Сами видите, не всегда получается у меня рифмовать.

Одна из незнакомых девушек вдруг встала, подошла к ней и, погладив по плечу, сказала:

— Знаешь, у тебя все получилось. Рифмовать куда легче, чем высказывать чувства…

Мышка кивнула, благодарная ей за понимание, и, выдавив улыбку, хотя ей так хотелось разреветься, прошептала:

— Ладно… С вашего позволения я все-таки отправлюсь учить уроки…

И, не дожидаясь ответа, закрылась в своей комнате.

Там она достала тетрадь в синюю клеточку и записала: «Я больше не хочу быть ребенком. Это унизительно. Если ты не хочешь быть предсказуемой, то бишь наивной, глупенькой и покорной, на тебя в лучшем случае смотрят удивленно-потрясенно или начинают считать вундеркиндом… А я просто такая. Какая есть. Господи, я понимаю, что каждый день приближает нас к смерти, но сделай так, чтобы этот омерзительный период, называемый отрочеством, прошел как можно быстрее!»

— Да что с тобой происходит?

Она сказала это тихо, но в тишине ее голос прозвучал криком. Он невольно поморщился.

— Не ори…

— Я не ору, — начала она, но тут же почувствовала, что невольно оправдывается.

Ей же не в чем оправдываться!

— Я говорю, — произнесла она уже твердо и спокойно. — Просто неприятно, когда тебя обнимают, как… Я не знаю, Кинг! Мне кажется, что я проститутка, к которой ты пришел за утешением!

Он молчал, рассматривая потолок. Черт побери, подумала Ирина. Он его так рассматривает, словно это звездное небо… Со всеми там идиотскими туманностями…

— Ты вообще меня слышишь?

Он продолжал молчать, только рука потянулась к сигарете. Потом в темноте мелькнул огонек, и Ирина была вынуждена еще некоторое время ждать ответа, наблюдая, как светлый дымок плывет к потолку.

— Мир устроен глупо, — наконец произнес он.

— Свежо, — зло рассмеялась она. — Весьма свежее наблюдение… Оригинальное. Никогда не приходилось мне слышать подобных умозаключений… Это ответ на мой вопрос?

— Не-а, — сказал он. — Это ответ намой собственный вопрос.

— Довольно банальный, — не удержалась она.

— Каков вопрос, таков ответ… А на твой вопрос я в данный момент ничего ответить не могу. Если бы я знал, что со мной происходит, я бы тебе сказал. Но я не могу пока придумать, как мне выйти из этого кретинского положения…

— Тогда надо посидеть в разных углах, — сказала она, поднимаясь с кровати. — Посидеть и подумать, стоит ли нам продолжать…

— Ты обидишься, — тихо сказал он. — А я совсем этого не хочу…

— На что я должна обидеться?

Кинг молчал, продолжая рассматривать в темноте потолок. Она не выдержала и зажгла свет.

Он зажмурился, потом, часто моргая, поглядел.

— Зачем? — простонал он.

— Затем, — холодно отрезала она. — Чтобы ты наконец смог убедиться, что на нашем чертовом потолке не появилось ничего нового…

— Появилось пятно, — возразил Кинг. — Пока еще слабо выраженное… Похоже на расплющенного слона…

— Кинг, — устало сказала она. — Мне кажется, есть что-то более важное, чем твой дурацкий слон на потолке…

Иногда нет ничего важнее слона на потолке, — возразил он. — Может быть, в этом слоне заключен ответ на вопрос о смысле жизни… Тебе кажется, что ты такой огромный и важный, а на самом деле ты только пятно на чьем-то потолке.

— Это ты обо мне?

— Ир, ты просто сошла с ума, — рассмеялся он. — Я про себя… Не надо искать подтекст в моих метафорах…

— Тогда скажи открытым текстом, — холодно потребовала она ответа, натягивая джинсы. — Я слишком отупела, чтобы понимать твои заумные верлибры…

Теперь она застегивала пуговицы на блузке.

— Ты неправильно застегнулась, — заметил он.

Она вздрогнула. Черт побери, он даже не понимает, что сейчас с ней происходит? Или понимает, но не хочет договорить начатую мысль? Боится?

Пуговицы она и в самом деле перепутала. Немудрено — руки дрожали, предательски выдавая ее теперешнее состояние.

Она наконец справилась с пуговицами, схватила сумку.

— Ты куда? — остановил он ее уже на пороге.

— В свой собственный темный угол, — сказала она, стараясь не глядеть в его глаза.

— Уже час ночи… Давай пока воспользуемся моим углом…

Она подумала, что еще есть надежда. Уходить сейчас — означает «навсегда», больше она сюда никогда не вернется — и что тогда будет делать? Вернется в этот пошлый, до тошноты пошлый мирок, где все правила расписаны и ты просто обязан походить на соседа по «камере»? Она вспомнила своих сотрудниц — и ей стало тошно. Эти старательно глупые глаза, эти перманентные кудри на голове… Эти тупые разговоры! Боже, нет, нет, нет…