Элеонора Глин - Любовь слепа Страница 22

Ральф понял, что здесь пронеслась буря, и благодаря его такту и разговорчивости завтрак прошел благополучно. Сейчас же Губерт оставил их одних.

Печальные глаза Ванессы тронули Ральфа. Она безусловно изменилась за те две недели, что он отсутствовал. Красота ее стала более утонченной — вероятно, она была очень несчастна.

— Дорогая маленькая кузина, расскажите мне все, — сказал он, когда они уселись в греческой ротонде под тенью группы буков.

— Что значит «все»? — спросила она просто.

— Все — это вы. Я вижу перемену в вашем лице. Вы очень изменились — ваши глаза стали трагическими и под ними легли тени, и вы так страшно бледны… Я хотел бы, чтобы вы были счастливы.

— Кузен Ральф! Бывает ли кто-нибудь счастлив на этом свете? Когда я была еще девочкой и жила за границей, я познакомилась с различными религиями. Папа не желал, чтобы я присоединялась к одной определенной, и я знала обо всех. И мне кажется, все они учат, что здесь, на земле, нет такой вещи, как счастье, а только страдания и жертвы.

— Конечно, счастье существует, вы не должны говорить таким образом, иногда даже страдание дает нам счастье.

Она смотрела на голубой простор перед ними, и Ральф подумал, что никогда не видел ничего более прекрасного, чем ее профиль, совершенные классические линии ее головы и высокой стройной шеи. И снова он удивился Губерту. Пришло время, когда он должен внушить ему некоторые мысли.

— Ванесса, простите меня, если я дерзок… Чувствуете ли вы действительно неприязнь к Губерту? Когда я вошел, вы оба выглядели такими рассерженными. Он самый близкий из оставшихся у меня людей, и я чувствую, что вы не разглядели в нем настоящего человека…

Инстинкт подсказал Ванессе, что она не должна ни с кем, даже с Ральфом, рассуждать о своем муже, поэтому она сказала только:

— Я полагаю, наш брак — обычный брак по расчету, мне кажется, мы делаем то, что можем, — ведь мы совершенно не знаем друг друга.

— Вы способны на большую любовь.

— Любовь? Она пугает меня. Не будем больше говорить об этом. Расскажите мне о гостях, которые будут, чтобы я не наделала ошибок.

Ральф понял, что она больше ничего о себе не скажет, и помогал ей, как только мог, в течение всего дня, пока стали прибывать первые партии гостей. Между ними была и Алиса Линкольнвуд — свежая и прекрасно одетая.

Она была слишком хорошо воспитана, чтобы не быть вполне приветливой с Ванессой. Ральф наблюдал вооруженный нейтралитет, установившийся между обеими женщинами. Это развлекло бы его, если бы он не заботился о счастье Ванессы. Губерт также наблюдал за ними. Как мог он выносить Алису или какую бы то ни было другую женщину? Никто из всех, кого он знал прежде, не выдерживал сравнения с этим обворожительным созданием — его женой. Но он еще не изжил свою злобу на всю эту историю, а Ванесса не проявляла в отношении его и тени симпатии. Если он даже сделает первый шаг — вполне вероятно, что она обрежет его и унизит, а он не хотел подвергнуть себя такой опасности. Все устроится само собой — так он полагал и не принимал никакого решения. Но вид и у него был очень печальный.

За обедом Губерт сидел по правую руку Алисы и казался таким далеким, что она почувствовала себя страшно раздраженной.

Ванесса изо всех сил старалась не следить за ними. Цветы мешали ей видеть Губерта, но она могла наблюдать за выражением заинтересованности на лице герцогини; раз или два она поймала ее взгляд, полный значения, и яростная ревность с новой силой разгорелась в ней. Ее выручала только привычка владеть собой, привитая строгим воспитанием. Мало женщин ее возраста могли бы вынести такое напряжение с таким внешним спокойствием, как это удавалось Ванессе.

Один только Ральф видел, что она страдает.

— Она даже слишком хороша, — сказала его соседка за столом, — но у нее очень таинственный вид. Так и кажется, что какая-то трагедия должна произойти у нее в жизни, иначе она не была бы полна такого драматического интереса, ведь такая редкость — искреннее чувство в нашей обыденной жизни.

Во время обеда середину зала освободили от мебели. Музыканты, игравшие в продолжение обеда нежные мелодии, теперь начали волнующий степ, и Губерт с герцогиней открыли бал. Алиса, сохраняя полное достоинство, старалась быть особенно увлекательной. Она в совершенстве владела искусством одеваться, а честолюбивое желание превосходить всех окружающих было очень сильно у этой богатой вдовы-герцогини! В течение всей своей жизни она привыкла к поклонению.

Щеки Ванессы стали пунцовыми, страсть и ревность почти лишили ее самообладания. Чарльз Ланглей подошел к ней, и первый раз в жизни она улыбнулась с расчетом. С полным безразличием принимала она прежде выражение его горячего восхищения. И сейчас он почувствовал себя на седьмом небе от счастья и стал нашептывать ей слова восхищения, когда они поравнялись с другой парой.

Губерт заметил это и бессознательно так дернул свою партнершу, что она удивленно вскрикнула:

— Губерт!

Он спросил:

— Это я плохо танцую или вы?

— Конечно, не я! Вы даже толкнули меня!

— С вашего разрешения, сядем, пожалуйста.

Они вышли на террасу через большую стеклянную дверь.

Ванесса почувствовала, что не может больше сделать ни шагу. Чарльз Ланглей говорил ей теперь, что она слишком прекрасна, чтобы ею пренебрегали, что он просто обожает ее.

— Зачем вы говорите мне это? — спросила она, почти не сознавая, что говорит, так как все ее внимание было занято Губертом.

Безразличие ее тона укололо его.

— Потому что я люблю вас, а ваш муж, подобно всем другим, просто слепец.

— Мистер Ланглей, как вы смеете так говорить со мной?

Значит, все замечают, как Губерт обращается с нею!

Чарльз Ланглей только крепче прижал ее к себе, и она почувствовала себя униженной.

Теперь, продолжая танцевать, она сохраняла высокомерное молчание. Ее взгляд не отрывался от стеклянной двери, ведущей на террасу, через которую ей был виден клочок платья герцогини.

Они, должно быть, стояли как раз за дверью. Губерт, вероятно, шептал ей на ухо те же слова, которые только что выслушала она сама, но ведь какая огромная разница — говорить самому или только слушать!

У самого ее уха прозвучал голос Чарльза Ланглея, шепчущего ей:

— Но если дружище Губерт такой олух, почему вы не хотите разрешить мне сделать вас счастливой?

Наверное, будет умнее обратить это в шутку вместо того, чтобы подымать историю, поэтому она презрительно рассмеялась и высокомерно оборвала его:

— Что за смешные вещи вы говорите, как можете вы сделать меня счастливой!