Мария Спивак - Твари, подобные Богу Страница 23

— Муж.

— Вот и умница. — Серафима чуть улыбнулась, подошла к столу, за которым на лавке сидела Ласточка, сняла с полки свечу, зажгла и, перекрестившись на икону в углу, тоже села. Спокойно положила ладонь Ласточке на запястье. Сказала:

— Закрой глаза.

И зашептала — неразборчиво, тихо, монотонно.

Ласточку взяла жуть. Она боялась пошевелиться. Сердце металось в груди как заяц, вверх, вниз, влево, вправо, во все стороны разом.

Длилось это, по-видимому, недолго, минут пять, но показалось — вечность. Наконец, Серафима отпустила руку Ласточки. Та открыла глаза. И сразу обратила внимание на изменившееся лицо «бабушки» — суровое, усталое, серое. Невольно ахнула:

— Еще что-то увидели нехорошее?

— Нет, — ответила Серафима. — Просто… в чужую судьбу влезать приятности мало. Ты пойми: от тебя-то я беду отвела, но мужа твоего счастья лишила, которое ему полагалось, пусть даже оно в нашем христианском мире преступным считается. Обычно я в такие вещи не суюсь, да уж больно тебя, крохотулю, жалко стало. Вижу, ты сильная и сама себя сильной считаешь, а нутро все одно детское, беззащитное. И судьба одинокая. — Серафима замолкла, жалостливо глядя на Ласточку, и вдруг, точно забывшись, произнесла, горестно покачивая головой: — Ах ты, сиротка, сиротка.

У Ласточки в очередной раз зашлось сердце.

— Отца у меня точно нет, умер до моего рождения, но мать жива. Почему «сиротка»?

Серафима отвела глаза.

— Нет, вы скажите! И так уже запугали дальше некуда! — От страха Ласточка сделалась отчаянной и, стремительно нырнув рукой в сумочку, сунула ясновидящей фотографию матери.

Та посмотрела на снимок, помялась, пожевала губами, а потом решилась:

— Не буду от тебя ничего скрывать, девка. Отец твой покойный давно мать к себе зовет, тоскует сильно. А теперь и ревнует еще — она ведь снова замуж вышла, верно?

— Ну, не замуж, но… сошлась с одним человеком. Очень уговаривал.

— А она не хотела?

— Много лет. А сейчас старости одинокой испугалась.

— Не мне судить, только, может, зря. Похоже, она еще сильней к отцу твоему душой потянулась — не так ей с новым-то, и весь сказ, хотя человек он, видать, хороший.

— Хороший. Строгий только. Он у нас в школе физкультуру преподавал, его все боялись.

— Ясно, ясно… В общем, связь у твоей матери с отцом крепче стала. Раньше она из-за тебя сопротивлялась, да ты выросла, у тебя своя жизнь, так что ее на земле толком ничего не держит. Вот и вижу: помереть может. В одночасье. От сердца, вроде.

— Нет! — Ласточка в ужасе зажала рот ладонью.

— Ничего, ничего, девонька, бог даст, обойдется. Сверху-то им видней, но, раз я в твою судьбу вмешалась, то… рядом буду до самой своей смерти. И до тех пор ничего не бойся. Авось и с матерью обойдется. Только не думай, что тебе под моей охраной все позволено. Петьку-парнишку отпусти. Не твой он. Хотя сейчас, ясное дело, ему это не втолкуешь. Ты сама будь умней, на искушение не поддавайся. Не то пожалеешь.

Серафима затихла, но тотчас, заметив беспомощную растерянность Ласточки, воскликнула:

— Да не боись ты! Все хорошо будет. Прослежу за тобой. Напиши вот на бумажке свой адрес — ежели что, весточку пришлю.

Серафима говорила так, что ей было невозможно не поверить. Ласточка сразу надавала себе клятв и зароков, а когда они вернулись в Москву, добавила к ним еще десяток — наутро после приезда Питер позвонил домой и узнал, что его отец несколько дней провел в больнице из-за сердечного приступа, к счастью, не очень серьезного; все обошлось. Питер, еле сдерживая волнение, поговорил с отцом, а затем с матерью, которая без конца повторяла: «Как хорошо, что ты догадался позвонить, папа так рад, так рад, так рад!»

Происшествие как нельзя лучше подтверждало Серафимину способность «видеть», и Ласточке на сердце лег тяжелый камень.

Тем не менее, она встречалась с Питером еще два месяца — всякий день собиралась расстаться, но не могла. Очень их друг к другу тянуло, просто приклеивало. Временами Ласточка решалась наплевать на предсказания, и будь что будет, но моментально вспоминала разговор с «бабушкой», слова о сыне, и словно проваливалась в ледяную прорубь. Тут даже думать не о чем, надо срочно прекратить это сумасшествие! Потом, позаламывав руки час-другой, она успокаивалась — «обойдется, обойдется, как-нибудь обойдется» — и наутро снова бежала к Питеру, а едва утолив страсть, опять вспоминала «бабушку», терзалась: что я за мать? Ведь сын важнее всех мужиков на свете?

Она измучилась сама, истерзала Питера. Наконец, тот взбунтовался: хватит с меня вашей достоевщины, суеверий! Он узнал от Ласточки про страшные пророчества и, хотя буквально вчера утверждал, что «тут безусловно что-то есть», немедленно занял сугубо материалистические позиции и яростно набросился на возлюбленную. Ясновиденье — ерунда, кричал он. Чушь! Такая любовь не может умереть! Просто ты не осмеливаешься развестись! Из-за нашей разницы в возрасте! Не доверяешь мне, хочешь гарантий. А мы бы преспокойно поженились, уехали вместе с твоим сыном в Канаду, жили бы долго и счастливо и умерли в один день… Все русские женщины только о том и мечтают, а ты…

Ласточка продолжала малодушничать, и Питер обиделся — поставил ультиматум. Выбирай, или — или. Он был полностью уверен в своих силах и немного лицемерил, когда говорил: «Я приму любое твое решение».

— Как сейчас продолжаться не может. Так нечестно, некрасиво, мучительно. К тому же, глупо решать свою судьбу на основании чужих предсказаний. — Вдали от глухой деревни это звучало более чем убедительно.

Ласточка представила себе жизнь без Питера — и в отчаянье подумала, что, если суждено, готова оставить сына Протопопову, но не лишаться любви. Разумеется, сейчас же устыдилась крамольной мысли и срочно захотела доказать, что долг и честь для нее дороже «низменного». До самого вечера она металась от решения к решению, от плюса к минусу, от нуля к бесконечности, но, придя домой раньше мужа, вдруг осознала, что внутренне готовится к объяснению. Кончено, с радостной обреченностью ощутила Ласточка. Но Протопопов, едва переступив порог, торжественно объявил о квартире. Ласточка не смогла сразу огорошить его чудовищным известием. Чтобы собраться с духом, она спустилась на первый этаж к почтовому ящику — и с изумлением достала письмо Серафимы. Трясущимися руками разорвала конверт. Перед глазами запрыгали кривые буквы. Малограмотный текст. Смысл: знаю, чувствую, ты мечешься. Прекращай, девка, не то моя сила против тебя встанет. Мы ж другого просили, мужу твоему судьбу поломали без его ведома. Я назад ничего повернуть не могу.