Ирина Кисельгоф - Холодные и теплые предметы Страница 24

– Я тебя люблю, – ни с того ни с сего выпалила я.

И меня захлестнула красная горячая волна, накрыв с головой. Я моментально оглохла, я только слышала шум воды. В водной глади зеркала поднимались, кружились, закручивались красные пузыри. Один из красных пузырей лопнул у самого уха, и ко мне вернулся слух. И я услышала, что я его спрашиваю:

– А ты меня?

Мое сердце трепыхнулось и свалилось вниз. Из подмышек текли струйки холодного пота. Я переложила трубку из одной руки в другую. Она была влажной.

– Нет! Не отвечай. Это неважно. Я только одну вещь хочу узнать. Зачем ты с ней? Это что? Чувство долга, любви, самопожертвования? Или милосердия? Или всего вместе?

Трубка моего телефона молчала.

– Скажи, у тебя есть женщина? Сколько времени у тебя ее не было? В чем твоя личная жизнь? Кто ты есть? Сиделка, верный муж, товарищ, друг, брат?

На другом конце провода была тишина. Абсолютное безмолвие. Не было слышно даже дыхания. Я говорила в пустоту. Я кричала в пустоту как ненормальная.

– Когда ты будешь жить для себя? Хоть немного. Хоть в чем-то! Когда у тебя будет твой маленький, крошечный кусочек жизни? Чего ты ждешь? Чего? А если потом будет поздно? Если потом никогда ничего не будет? Что тогда? Тебе будет легче? Отвечай!

– Я не могу! – ожесточенно сказал он.

– Из-за самого себя? Ты готов похоронить себя заживо, чтобы не было стыдно перед самим собой?

– Ты не поймешь.

– Знаешь, что я пойму? Если мы будем вместе хоть иногда! Кому от этого будет хуже? Кто узнает об этом? – кричала я.

– Это невозможно, – устало сказал Игорь.

– Хоть один раз. – Я выдохлась и замолчала.

Я устала. Так устала, словно таскала камни всей земли. Все было бесполезно.

Мы оба молчали с обеих сторон телефонной трубки. Так долго, что я легла на кровать.

– Я не закрою дверь, – сказала я и положила трубку.

Я лежала на кровати, сложив на груди руки. Я молила бога, чтобы он хоть раз подарил то, что мне нужнее всего.

Бог меня услышал, и ко мне пришел Шагающий ангел.

Знаете почему? Потому что сам бог не знает, что лучше. Чтобы несчастные, больные люди отпустили своих близких на волю или чтобы они продолжали их мучить. Все люди, даже близкие смертельно больных, имеют право на кусочек счастья. Если его отложить, оно может испортиться.

Если перефразировать «Новую патологию», то любовь – это избыточная теплота. Ее внутри может стать так много, что можно умереть от теплового удара. Нужна заместительная терапия, немедленное кровопускание, чтобы впустить в себя свет. И ты увидишь мир с высоких башен. С той точки, с которой на него никогда не смотрел. Ты вдруг начинаешь замечать то, на что раньше не обращал внимания. Голоса времен года, цвета времени, запахи и звуки мира, который живет вокруг тебя.

Почему для того, чтобы это почувствовать, нужен удар по голове тяжелым тупым предметом под названием сердце? Разве трудно остановиться на улице и потрогать рукой шершавые, нагретые солнцем камни ртов подземных переходов? Разве трудно повернуть голову в сторону и увидеть, как к тебе из чугунной ограды тянут руки нахальные молодые дубы, выросшие из желудей? Нужно успеть пожать им руки сегодня, потому что завтра их может отрезать секатором «Зеленстрой». Надо внимательно смотреть себе под ноги, чтобы не наступить на подорожник, выросший из трещины на тротуаре. Ему тоже хочется жить. Если на вас села божья коровка, отправьте ее на небо, иначе ее затопчут невнимательные, равнодушные ноги. Остановитесь, откройте рот и глазейте по сторонам. Завтра уже может быть поздно.

К черту работу и гонку наверх! Поднимаясь по социальной лестнице, ты одновременно падаешь вниз. Теперь я понимаю дауншифтеров. У них больше мозгов, чем у всех нас, вместе взятых.

Я ехала в машине и увидела мужчину и женщину, играющих в шахматы на балконе. Я заплакала прямо за рулем. Как дура. Когда любишь, глупеешь. Но это особая глупость. Ее можно себе простить. Тебе даже начинают нравиться дурацкие песни о любви, которые слышишь по радио. Они о тебе и не о тебе. Потому что у тебя все особенно. Такого, как у тебя, у других нет и никогда не будет. Ты – особенный. Ты – избранный.

Я бы никогда этого не узнала, если бы не венепункция света. Внутривенное струйное вливание света в неограниченном, бесконечном объеме. Он действует как наркотик, тебе хочется его все больше и больше. Свет оставляет послевкусие, которое не позволяет его забыть. Если не получить очередное кровопускание вовремя, ты снова рискуешь умереть от теплового удара.

Ко мне явился Шагающий ангел, и я почувствовала то, что никогда не чувствовала. Не испытывала. Не знала, что на свете такое бывает. Я могла бы умереть, так и не узнав, что это такое. Если на свете есть женщины, которых любили ангелы, эти женщины знают, что такое нежность. Они меня поймут.

Нежность заразительна, как ветрянка. Даже из боксового отделения вирус детской болезни может вылететь через самую тонкую щелочку. Внутрибольничная инфекция тогда обеспечена. Ветрянкой переболеют все по цепочке, кроме тех, у кого иммунитет. Иммунитет от чужой нежности – это нежность человека, которого любишь.

В ответ я перецеловала каждое перышко Шагающего ангела, каждую морщинку, каждую впадинку. С головы до ног. Он – меня, я – его. Перекрестная нежность, перекрестная иммунизация от чужих людей. От их любви, их нежности, их ревности. Перекрестная иммунизация от сострадания и чувства долга.

Я вижу его синие глаза. В них сиреневые протуберанцы моих крыльев. Они снова выросли. Навсегда. Мы дышим в одинаковом ритме, наши сердца бьются в одинаковом ритме. В сумасшедшем ритме. Таких, как мы, нужно экстренно госпитализировать. Сердце может не выдержать и остановиться.

Он носит тяжелые мешки. У него загрубевшая кожа на ладонях и пальцах. Он осторожно касается моей груди, и у меня мурашки по коже. С головы до ног. Мне так больно, что я раскрываю глаза и вижу мир с высоких башен. Он такой яркий, что слепит глаза. Мы несемся над миром, туго скрутив наши крылья. Так высоко, так далеко, дальше не бывает. До слепящего света, до ожога на крыльях.

Он ушел к чужой женщине. Я даже не спросила, придет ли он еще. Я не могла спросить. Страшно. Вдруг этого никогда больше не будет. И такая тоска. Такая тоска смертная, что жить не хочется.

Он позвонил, как вернулся домой.

– Приложи трубку к пупку, – попросила я. – Я тебя туда поцелую.

– Приложил, – рассмеялся он.

Я чмокнула его пупок. Еще, еще и еще раз. Теперь вместо балетных цыплят вокруг его пупка водили хороводы мои губы. Я целовала его пупок по телефону. Вот так!

Я глупею от любви. Мне хочется быть глупой. Нести чушь и делать всякую несуразицу.