Лина Дорош - Новые туфли хочется всегда Страница 25

– Знать – не узнаешь, так что можешь мозги зря не напрягать. А вот почувствовать – почувствуешь, опять же, если мозги зря напрягать не будешь.

Я замолчала. Глаза смотрели на огни.

– Красиво, – сказала, переводя взгляд на старика.

– Сказал?

– Танцуют. Красивые люди и танцуют красиво.

– Вы всё это отсюда увидели? Завидую Вашей зоркости.

– Мне так показалось.

– На мой вкус, красоток там две-три, а в мужчинах красоты так и вовсе увидеть не могу – как ни стараюсь. Уж восьмой десяток на исходе, а мужской красоты так и не постиг! Лука Демьянович, – он протянул старую сильную ладонь, – как Вас величают?

– Наталья, – я пожала его руку и замерла. Только сейчас до моего сознания стало доходить, что мы говорим на русском, – как же так… русский… Вы – русский?

– Очень русский вопрос! Не откуда ты, а кто ты! Именно! Я – русский. Живу здесь, но я – русский. Большая радость поговорить на родном языке, да еще с такой красивой молодой женщиной, – Лука Демьянович поцеловал мою руку.

– Наталья. Я даже не сразу сообразила, что не так. Вы говорите – я отвечаю. Я говорю – Вы отвечаете. Всё в порядке. А потом!

– Потом мы выпьем вина, а сейчас скажите мне, что красивого Вы увидели в этих обычных людях. Точнее, что Вам показалось.

– В них нет боли.

Старик посмотрел на меня, поднялся и пошел, сказав будто бы себе:

– Пожалуй, выпить нам пора прямо сейчас. Как говорится, по русскому обычаю.

Он ушел недалеко. Потянул из воды какую-то веревку, я услышала звон и шуршание. Он уже шел обратно, держа в одной руке два граненых стакана, надетых на бутылку водки. В другой руке – тарелку с куском сыра и нож.

– Знаете, Наташа, никак не могу полюбить этот чертов сыр.

– Так может и ну его? Чего себя неволить?

– А вдруг эта любовь случится именно сегодня?

– Да уж! Вероятность велика – 50 %.

– Вот видите! Вы уже шутите!

– Я всегда шучу.

– О! Это очень известная манера игры в прятки, – разговор не отвлекал его от сервировки: он резал кубиками сыр и разливал водку. – Давайте выпьем, и я Вас спрошу.

– Про боль?

– Давайте выпьем, а потом я спрошу – не торопитесь.

Мы чокнулись и выпили, поморщились и принялись жевать сыр.

– Как Вам, Наташенька, сыр?

– Неожиданный вопрос. Я думала, разговор будет гораздо серьезнее.

– Не торопитесь, это всё еще увертюра, это еще не вопрос.

– Если честно, второй раз за всё время пребывания в Париже ем сыр. У меня такая партизанская война – не есть в Париже сыр.

– Война против французов?

– Нет, что Вы! Против чего-то большего эта моя война. И сыр в ней – условность. И не есть его – условность. Другого способа не придумала, потому веду маленькую нелепую войну против поедания сыра в Париже.

– Война – сильное слово. Я так понимаю, что оно отражает Ваше внутреннее состояние, а вовсе никак не характеризует предпринимаемые действия. Ну, да ладно. Надеюсь, водка не находится в зоне конфликта? Как Вам она?

– Хороша. Но она не подействует до тех пор, пока я буду в напряжении ожидать Вашего вопроса.

– Намек понял. Не будем более переводить ценный продукт. Сударыня, позвольте полюбопытствовать: какой такой боли в них нет? – Лука Демьянович кивнул в сторону беззаботно танцующих.

Я молчала. Ждала этого вопроса, но всё равно оказалась к нему не готовой. Водка растеклась по телу теплом и спокойствием. Сейчас для меня самой слова о боли показались бы очень странными. Только я бы не стала ничего уточнять. Я бы сделала вид, что не придала им значения. Налила бы человеку, сказавшему их, водочки. Рассказала бы забавную историю, чтобы вызвать улыбку, а лучше смех. И постаралась бы убедить себя, что слова о боли были случайными. Боли на самом деле нет, и слов о ней тоже больше не будет. Лука Демьянович оказался не из породы трусливых страусов. Он помолчал вместе со мной, а потом продолжил:

– Мы можем видеть только то, что руки и ноги у них на месте, что им сейчас весело, а что будет потом, когда никто не будет их видеть, что у них на душе – мы не можем видеть. Ни сейчас, ни потом.

Я почувствовала, что тепло дня растаяло совсем. От воды потянуло свежестью, рождающей в теле озноб.

– А не завалялся ли у Вас плед?

– Завалялся, – Лука Демьянович вытащил из-под своего кресла пакет, из которого извлек два клетчатых шерстяных пончо.

Я забралась с ногами на кресло и закуталась в мягкую клетку.

– Спасибо. Я забыла спросить, может быть, Вы кого-то ждете?

– Почему так решили?

– У Вас было два кресла для гостей. Сейчас мне кажется, что это вовсе не случайно.

– Права, матушка. Там, – он опять кивнул в сторону танцплощадки, – отплясывает мой внук. Он натанцуется и всегда ко мне приходит. Мы сидим, немножко разговариваем. А иногда он приходит со своей девушкой. Поэтому я всегда выставляю три кресла, беру немножко на стол и пончо, чтобы они подольше не начали стучать зубами от холода и побыли со мной. У меня еще есть в термосе горячий чай. Хотите горячего чаю?

– Очень!

Через минуту мои ладони согревала крышка-чашка крепко заваренного чаю. Я делала быстрые глотки. Стало жарко. Я будто начала оттаивать изнутри.

– Вам знакомо чувство тупой тянущей боли, когда Вы понимаете, что любовь была. Она перестала быть, а Вы поняли, что это была именно она?

– Нет. Но меня радует, что мы уже говорим о любви.

– Вы никогда не опаздывали в любовь?!

– Нет. Она же не поезд.

– Вы – счастливый человек!

– Да, – он налил водки себе и мне, – давай выпьем. Что-то мне подсказывает, что я могу говорить тебе «ты».

– Можете, но я Вам ответить тем же не могу.

– Ну вот, отняла надежду у старика!

– Не заставляйте меня краснеть! Так за что мы выпьем?

– За красоту – вон у тебя стрижка дюже красивая. Не налюбоваться. Ладно сама маешься, а волосы-то за что пострадали?

– Так получилось.

– Так получилось! – Лука Демьянович как-то смешно сдвинул брови, закусил нижнюю губу и заговорил, как домовой. – Ты пей, а я вот что тебе, девонька, скажу: нельзя опоздать в свою любовь. Если опоздала – значит, чужая она была. И если тебе говорят, что, мол, извиняйте! Опоздали Вы, матушка! В нашу-то любовь! Не верь! Ихняя она, а не твоя. В свою опоздать еще никто не сумел. Так что выпей и забудь, а волосы попусту больше не казни.

– Как так?

– Да так. Простит всё и вернется. Или другой найдется.

– Да как же?

– Вот послушай, мы с моей женой очень скоро поженились. Только познакомились и сразу поженились. И ровно через девять месяцев родились дети: сын и дочь. Жена с ними всё время возилась. Я ревновал, но молча. И вот однажды не сдержался и сказал ей: «Ты их любишь больше, чем меня». А она, не выпуская сына из рук, посмотрела на меня снисходительно и ответила: «А с чего ты взял, что я тебя люблю?» Меня так задели ее слова – потрясли. По-настоящему потрясли. Земля под ногами качнулась. Я обиделся. Ничего не стал ей отвечать. Вышел из дома. Мы тогда жили на побережье – легче было прокормиться. Бродил часа четыре вдоль моря. Первые два часа в голове и сердце настоящая буря была. Ничего не помню. Потом стал собирать доказательства ее любви и нелюбви. Потом остановился, посмотрел на море и понял, что она пошутила. Что я подшучиваю над ней, и она решила надо мной подшутить. И еще я понял, как она для меня важна. Как серьезно я отношусь к ее словам.