Вирджиния Эндрюс - Долгая ночь Страница 26

Внезапно я услышала звук тяжелых шагов в коридоре, но они не принадлежали ни Эмили, ни маме. Это были шаги папы. Невозможно было не узнать стук его каблуков по полу. Я быстро села и затаила дыхание, ожидая, что он пройдет мимо в свою спальню, но он остановился возле моей двери, подождав мгновение, открыл ее и вошел, бесшумно закрыв дверь за собой.

Обычно папа редко заходил в мою комнату. Думаю, что могу пересчитать его визиты по пальцам. Однажды мама приводила папу, чтобы показать, что мои шкафы нужно сделать более просторными. Затем, когда я болела корью, он приходил меня навестить, но при этом даже не переступил порога, так как терпеть не мог общества больных детей; да и Евгению навещал не намного чаще, чем меня. Но как бы там ни было, каждый визит папы в мою комнату показывал мне, какой он огромный и какими маленькими рядом с ним кажутся мои вещи. Как Гулливер в стране лилипутов, думала я, вспоминая недавно прочитанную сказку. В разных комнатах папа выглядел по-разному. В гостиной он выглядел наиболее чужим среди всей этой изящной мебели. Казалось, даже легкое прикосновение папиных рук с толстыми пальцами к маминым дорогим вазам и статуэткам может превратить их в пыль. И уж совершенно нелепым был вид, когда папа сидел на шелковом диване или легком ажурном стуле с высокой спинкой. Мебель в папином кабинете была массивной, широкой, прочной, и он каждый раз раздражался и даже кричал, когда мама жаловалась на его неаккуратное обращение с ее дорогими провансальскими стульями из Франции.

Папа никогда не повышал голоса в комнате Евгении и двигался там почти благоговейно. Я знала, что он так же боится дотронуться до Евгении, как и до маминых драгоценных вещиц.

Я ни разу не видела, чтобы папа хоть как-то проявлял свои чувства к Евгении. Если он целовал меня или Евгению, когда мы были еще детьми, то это было просто легким прикосновением к щеке. А потом, как будто в припадке удушья, начинал откашливаться, прочищая горло. Я никогда не видела, чтобы папа целовал Эмили. Так же вел он себя и по отношению к маме: папа никогда не обнимал и не целовал ее; и никогда не проявлял своей любви к ней в нашем присутствии. Но, казалось, маму это совершенно не заботит, поэтому когда в наших с Евгенией разговорах заходила об этом речь, мы просто полагали, что так и должно быть между мужем и женой, и неважно, что об этом пишут в книгах. Однако не поэтому ли мама так любила свои любовные романы, что только в них она могла найти хоть немного романтики.

За столом во время обеда папа проявлял особенное равнодушие, сурово глядя на нас во время религиозных чтений и давая благословение к еде, как если бы он был самым главным лицом церкви, который только гость в нашем доме. Затем папа погружался в процесс еды или собственные мысли, пока мама не говорила чего-либо такого, что отвлекало его. Его голос в такие моменты обычно был глуше и строже, чем обычно. Говорил ли папа или отвечал на вопросы, он делал это очень быстро, и складывалось ощущение, что его мечта – обедать в одиночестве, никем не обеспокоенным.

В своем кабинете папа всегда был Капитаном, сидя ли за письменным столом или прохаживаясь по кабинету, как военный: плечи прямые, отведенные назад, грудь – выгнута вперед, голова – высоко поднята. Сидя под портретом своего отца, изображенного в форме армии Конфедерации с саблей, сверкающей в лучах солнца, папа отдавал приказания слугам, особенно Генри, который не смел войти в кабинет дальше, чем на несколько дюймов от входной двери, где стоял в ожидании, почтительно сняв шляпу. Все боялись беспокоить папу, когда он был в кабинете. Даже мама обычно причитала:

– Боже мой, Боже мой, мне придется пойти и сказать это Капитану!

Как будто она должна была пройти через огонь или по раскаленным углям.

В детстве я панически боялась заходить в кабинет, когда там был папа. Единственное, что мне было по силам, это быстро пересечь пространство перед входной дверью.

Когда папа уезжал, я могла зайти в его кабинет, чтобы взглянуть на его книги и вещи, но мой визит больше походил на вторжение в святыню, ту часть церкви, где хранятся драгоценные религиозные иконы. Двигаясь на цыпочках, я как можно осторожно и бесшумно доставала книги, оглядываясь на письменный стол, чтобы убедиться, что папа неожиданно не материализовался прямо из воздуха. Я становилась старше, и с возрастом росла моя уверенность. Я уже не относилась к папиному кабинету с таким трепетом, но всегда боялась неожиданно натолкнуться на папу и стать причиной его гнева.

И когда он теперь вошел в мою комнату с лицом темнее тучи и суровым взглядом, я почувствовала, что сердце мое сначала замерло, а затем глухо застучало.

Папа выпрямился, заложив руки за спину, и несколько минут стоял, молча пристально глядя на меня. Его взгляд, казалось, может испепелить, так свирепо он смотрел на меня. Я ждала, нервно теребя пальцы.

– Встань! – неожиданно приказал он.

– Что, папа?

Первые несколько мгновений я настолько была охвачена паникой, что и двинуться не могла.

– Встань! – повторил он. – Я хочу хорошенько рассмотреть тебя, взглянуть на тебя по-новому, – сказал он, кивая. – Так что встань.

Я повиновалась и встала, одергивая юбку.

– Неужели учительница не научила тебя правильно держать осанку? – резко спросил он. – Разве она не заставляет ходить тебя, положив книгу на голову.

– Нет, папа.

– Гм, – сказал он и приблизился ко мне. Своими сильными пальцами, как клещами, он сжал мои плечи и надавил на них так сильно, что мне стало больно.

– Расправь плечи, Лилиан, иначе кончится тем, что ты будешь ходить и выглядеть как Эмили, – добавил он, что сильно удивило меня. Раньше папа никогда не критиковал Эмили в моем присутствии. – Да, вот так-то лучше, – сказал он. Папа критически осмотрел меня, и его пристальный взгляд сосредоточился на моей уже заметно развитой груди. Он кивнул.

– Ты неожиданно быстро выросла, – заметил он. – Последнее время я был так занят, что у меня не было времени обращать внимание на то, что происходит у меня под носом. – Папа снова выпрямился. – Полагаю, мама рассказывала тебе о птицах и пчелах?

– Птицы и пчелы, папа? – Я задумалась на мгновение, затем отрицательно покачала головой. Он откашлялся.

– Хорошо, я не имею в виду конкретно птиц и пчел, Лилиан. Это просто такое выражение. Я подразумеваю под этим, что происходит между мужчиной и женщиной. Ты уже женщина, это очевидно, и тебе следует знать кое-что об этом.

– Она рассказывала о том, как появляются дети, – сказала я.

– Ага… И что?

– Она рассказывала мне о некоторых женщинах, описанных в ее книгах, и…

– О! Эти ее чертовы книги! – закричал он и направил указательный палец правой руки на меня. – Из-за них ты попадешь в неприятности быстрее, чем из-за чего-нибудь еще, – предупредил он.