Вирджиния Эндрюс - Долгая ночь Страница 27

– Из-за чего, папа?

– Из-за этих глупых рассказов. – Он снова выпрямился. – Эмили заходила ко мне поговорить о твоем поведении, – сказал он. – И ничего удивительного, если ты читала книги твоей мамы.

– Но, папа я не сделала ничего плохого. Честное слово, я… – Он поднял руку.

– Я хочу услышать правду и быстро. Эмили видела тебя выбегающей из леса, так?

– Да, папа.

– И Томпсон младший вскоре выбежал вслед за тобой раздраженный и задыхающийся, как пес за собакой, у которой течка.

– Он не сразу выбежал за мной, папа. Мы…

– И ты застегивала блузку, когда выбежала из леса? – спросил он.

– Застегивала блузку? О, нет, папа, Эмили лжет, если сказала такое, – протестовала я.

– Расстегни блузку, – приказал он.

– Что, папа?

– Ты правильно расслышала: расстегни блузку. Живо!

Я быстро повиновалась. Папа подошел ближе, взглянул на меня и его взгляд впился в мою грудь. Теперь, когда он был так близко, я не могла не почувствовать запах виски с мятой, который был сильнее, чем обычно.

– Ты позволила этому мальчишке дотрагиваться до этого? – спросил он, кивком указывая на мою грудь. Первое мгновение я не могла ничего ответить. Я покраснела так быстро и так сильно, что думала упаду в обморок. Казалось, что папе каким-то образом удалось подслушать мои мечты.

– Нет, папа.

– Закрой глаза, – приказал он. Я закрыла. Через мгновение я почувствовала, что его пальцы касаются моей груди. Прикосновение было таким горячим, что могло, наверное, оставить ожоги на коже.

– Не открывай глаза, – приказал он, когда я открыла их. Я снова закрыла глаза, и его пальцы двинулись вниз, пока я не почувствовала, что они достигли сосков и двинулись к уже заметному углублению между моими грудями, как будто он измерял величину подъема моей груди. На мгновение его пальцы задержались, и потом папа убрал руку. Я открыла глаза.

– Это он с тобой делал? – резко спросил он.

– Нет, папа, – ответила я, мои губы и подбородок дрожали.

– Хорошо, – сказал папа, откашлявшись. – Теперь застегивай блузку – так быстро, как только можешь. Давай. – Он отступил и наблюдал за мной, скрестив на груди руки. Я быстро стала застегивать блузку, но мои пальцы от ужаса едва нащупывали пуговицы. – Так, так, – как следователь проговорил он. – Именно так, по утверждению Эмили, ты лихорадочно застегивалась, выбегая из леса.

– Она врет, папа…

– А теперь, послушай, – сказал он. – Твоя мама ничего не узнает об этом, потому что Эмили пришла сразу ко мне. – Нам еще повезло, что это была Эмили, а не посторонние люди, которые могли увидеть тебя выбегающей из леса вдвоем с этим мальчишкой и застегивающей по дороге блузку.

– Но, папа… Он поднял руку.

– Я знаю, что такое, когда цветущая молодая девушка вступает в пору зрелости так быстро. Понаблюдай за нашими животными на ферме в период течки, и ты поймешь, что это такое – огонь в крови, – сказал папа. – Я не хочу больше выслушивать эти истории о тебе и окружающих тебя мальчишках во мраке леса или в каком-нибудь другом тайном месте, занимающимися такими непристойными делами, ты поняла, Лилиан? Не так ли? – продолжал он.

– Да, папа, – сказала я, и мое сердце упало. Слова Эмили в глазах папы были нерушимы, как Евангелие, печально думала я.

– Хорошо, теперь твоя мама ни о чем не узнает и не будет беспокоиться, поэтому ничего не говори ей о моем сегодняшнем визите, поняла?

– Да, папа.

– Теперь я буду больше следить и заботиться о тебе, Лилиан. Я даже и не подозревал, как быстро ты выросла.

Папа снова подошел ко мне ближе и положил руку мне на голову с такой нежностью, что я удивилась.

– Ты будешь очень красивой, и я не хочу, чтобы какой-нибудь озабоченный сексом молодой человек, испортил твою репутацию, слышишь?

Я кивнула, так как была слишком шокирована, чтобы говорить. Папа задумался на мгновение, а затем кивнул своим собственным мыслям.

– Да, – сказал он, – вижу, что мне придется взять на себя главную роль в твоем воспитании. Джорджиа слишком увлечена своими любовными рассказами, не имеющими ничего общего с реальностью. Скоро в один прекрасный день мы с тобой встретимся для взрослого разговора о том, что происходит между мужчиной и женщиной и чего нужно остерегаться. – Что-то вроде улыбки быстро промелькнуло на его лице. – А пока ты будешь вести себя праведно и пристойно, поняла, Лилиан?

– Да, папа.

– И никаких дальних прогулок, подобно той, с Томпсоном или с кем-нибудь еще. Любой юноша, кто хочет ухаживать за тобой надлежащим образом, сначала должен встретиться со мной. Объясни это каждому, и у тебя не будет неприятностей, Лилиан.

– Но, папа, я не сделала ничего плохого, – сказала я.

– Возможно – нет, но раз это выглядело плохо, значит, это – плохой поступок. Таким образом, ты будешь еще лучше об этом помнить, – сказал папа. – Поэтому в мое время, если молоденькая девушка прогуливалась в лесу с молодым человеком без сопровождения, то этот человек должен был жениться на ней, или ее репутация была бы испорчена.

Я уставилась на него. Почему испорчена репутация только женщины? Почему так же не мужчины? Почему получалось, что мужчинам позволено это, а женщинам – нет. Я хотела получить ответы на мои вопросы. А как относиться к тому случаю, когда во время пикника я наткнулась на папу и Дарлинг Скотт? Воспоминание было так живо, но я не решилась упомянуть об этом, хотя случай всплывал в моей памяти как нечто, что не выглядело плохо, но было плохо.

– Хорошо, – сказал папа, – но помни – ни слова об этом твоей матери. Эта тайна навсегда останется между нами.

– И Эмили, – горько напомнила я.

– Эмили всегда выполняла все, чтобы я ей не говорил, так будет и впредь, – объявил он.

Затем папа развернулся и направился к двери. Он обернулся и по его суровому лицу пробежала улыбка. Почти так же быстро папа снова стал прежним и нахмурился, прежде, чем оставить меня одну, чтобы обдумать то, что только что произошло между нами. Сгорая от нетерпения, я бросилась вниз рассказать все Евгении.

У Евгении был не очень удачный день. Последнее время она все больше зависела от приборов, облегчающих ей дыхание и принимала много лекарств. Ее полуденный сон длился все дольше, чаще ее можно было увидеть спящей, чем бодрствующей. Она выглядела бледнее обычного и очень похудевшей. Даже малейшее ухудшение ее здоровья пугало меня, и когда бы я не заставала ее в таком состоянии, мое сердце начинало биться, а в горле образовывался ком. Я вошла к ней в комнату и увидела, что Евгения лежит в постели, ее без того крошечная головка выглядит еще меньше на фоне огромной белой пуховой подушки. Она как бы погружалась во все эти тюфяки, съеживаясь на глазах, и, казалось, вот-вот вовсе исчезнет в них. Несмотря на очевидные неудобства и усталость, ее глаза загорелись, как только я вошла.