Елена Гонцова - Ниточка судьбы Страница 27

Вера снова почувствовала себя хорошей девчонкой, простой и легкой, современной, что называется. Шикарный бойфренд бьется в истерике, надобно его пожалеть, приголубить. Действительно, ее и Рудика что-то разъединило на время. Но это же классно. А сейчас они будут любить друг друга с пылом, с жаром. Только не здесь же, не на рояле, в конце концов.

Об этом Стрешнева лихорадочно думала, страстно обнимая злосчастного Рудика, который только прикидывался похмельным и вонючим, в этом смысле он был в полном порядке. Не в порядке, видать, была она сама, невзирая на ее новую лощеность, прыткость и особенный взгляд на вещи.

— Ты действительно похож на гаммельнского крысолова, — говорила Вера уже как любовница. — Ты красивый, загадочный.

— Хочешь сказать, что он вместе с крысами детей увел? — недоверчиво спросил Рудик. — Нет во мне никакого зла ни на кого. Я просто хочу жить. С тобой. Вино пить, виноград есть. Плыть в какой-нибудь в Углич на пароходе. К черту все эти заграницы, это же так провинциально, — Парижи, Мадриды бесчисленные, пусть туда катятся зарвавшиеся идиоты со своими куклами. Мы будем жить в России. Будем все время вдвоем. Где-нибудь в Костроме устроим длительный привал. В дешевой, но роскошной старинной комнате с напольными двухметровыми часами, которые каждые полчаса будут напоминать нам, что мы живы. Читать местные газеты, в которых пишут всякую хрень. А после — снять трусы и закричать «ура»!

— Да подожди, — засмеялась Вера, — это я всегда с удовольствием, ты же знаешь. Или нет? Я должна справиться с несколькими скучными обязанностями. Завтра церемония в нашу с тобой честь. Тебе-то что, ты молодец, всегда готов разжаться, как пружина, а меня тошнит от подобных мероприятий.

— Тебе правда все это безразлично? — спросил Даутов тихо и выжидательно. — Вот этот твой триумф, я ничуть не преувеличиваю, такой прессе сам Майкл Оуэн может позавидовать.

— И Михаэль Шумахер, — парировала Вера. — Про Кострому ты очень даже красиво говорил, до глубины души меня тронул. Ты знаешь, я всегда хотела ездить по местам необычным и диким. Наверное, для этого и стала учиться музыке. Снимать трусы в Костроме, я думаю, намного интересней, чем исполнять Шопена в Варшаве. Наверное, я националистка. Я тебя люблю, несмотря на твое космополитическое имя. Гран-при я получила, кстати, за то, что женщина. Вероятно, это всемирные козни баснословно богатых феминисток. Никому нельзя верить. Из-за этих стерв я чуть было возлюбленного не потеряла!

Рудольф внимательно слушал болтовню Стрешневой, мило улыбаясь.

— Все тебе нипочем, — констатировал он. — Станция «Таганская» — морда хулиганская. Это я, Вера, продукт неведомого Мухосранска, существующего исключительно для меня. Вот черт, наломал же я дров!

— Ты о чем? — спросила девушка, держась за его мизинец. — Небось про пистолет? Ты это брось. Забудь те дурацкие мысли! Если это, конечно, правда. Ну ты о чем?

— Да нет, так, я о другом, — ответил Даутов. — Раскаиваюсь, что дурно о тебе думал. Аспид я лютый, гад подколодный, бацилла консерваторская. Простишь ли меня?

— Разве за это просят прощения? — удивилась Вера. — Это я перед тобой виновата, да и то по слабоумию, согрешила неведением. Пусти Дуньку в Европу — краткое содержание предыдущей серии. Не надо нам было ссориться тогда, в мае. Может, даже точно, все сложилось бы в полной мере блестяще.

— Да нет, — возразил Рудольф. — Ты не могла не украсть у меня победу. Вот черт, даже если бы тебя там не было… Не понимаю… Я завишу от тебя настолько, что мне страшно в этом признаться. Надо что-то делать, надо что-то придумывать, надо что-то предпринимать…

Так говорил Рудик, взяв Веру на руки и кружась с ней по классу. Славную семейную сцену прервал стук в дверь.

— Тсс! — прошептал Рудольф. — Это киллеры. Уходим через окно. Можем скрыться в мастерской у Митьки на Патриарших. Он укатил в Мещерский край. А можем поехать ко мне, как всегда, многометровая хата к твоим услугам.

— Ты все подготовил, как всегда, — ответила девушка, поправляя свой греческий наряд. Кажется, Рудик не заметил его, настолько был увлечен своим эффектным разговором. — Но я должна хоть немного позаниматься. Даже не для торжественной церемонии, а для тебя, например. Чтобы ты был мной доволен. Когда за мной послушный музыкальный столп, я делаюсь необыкновенно нежной. Не женщина, а свежая морская волна.

Даутов несколько приуныл от этих слов, но тут же ловко исправился. Он, как видно, изо всех сил старался выглядеть доброжелательным и простым. В принципе это у него неплохо получалось.

Он ей кого-то напоминал. Именно сегодня. Может быть, какого-то киногероя. Но никакое кино в голову не шло, и обозначить обезьянничанье Рудика, пусть и бессознательное, Вера не могла.

— Что же мне, бедному изгою, делать-то сегодня? — задумался он. — Напиться я не смогу, потому что ты меня любишь. Теперь я это знаю точно и навсегда. Да и вообще, мне вся эта молодежная стилистика надоела. Не мне, важному господину и товарищу моей прекрасной госпожи, якшаться с призраками потерянного для человечества поколения.

Похоже, Рудик проговорился. Несмотря на обтекаемость формулировки, между ними завис некий странный кусок пространства. Вера тут же вспомнила Даутова и его странных спутников. И вывод сделала простейший. Любимого надо спасать.

Они простились, как в первый или второй день знакомства, когда оторваться друг от друга не могли, но в то же время следовало соблюдать приличия, а заодно предстояло оградиться от всех непроницаемой тайной. Сейчас начиналось нечто вовсе грандиозное.

В дверь снова постучали.

Рудик спрятался в шкаф, а Вера приблизилась к двери и строго произнесла:

— Тут Стрешнева. Занимается. Кто бы ты ни был, уходи.

По ту сторону дверей послышались удаляющиеся шаги. Вера подумала, что весь их разговор кто-то слышал. И в результате этого выглядит она довольно-таки нелепо. Отчего ей так показалось, она и сама не знала. Но интуиция подсказывала, что все именно так.

— Нас кто-то подслушивал, — сказала Вера вылезшему из шкафа Даутову.

— Это они могут, — недовольно ответил тот.

— А как ты попал в этот класс? Ты догадался, что я приду сюда, или тебе кто-то сказал? А если бы я не пришла? Что тогда?

— Ну почему же не пришла, — меланхолично ответил Рудольф. — Пришла ведь. Никто мне ничего не говорил. Так, по наитию. Я думал, ты сама этого хотела.

Вера внезапно испугалась неизвестно чего. Думала-то она как раз о другом. Она знала, что непременно увидит Рудика, каким угодно, да только не таким, как сейчас. В его нынешнем поведении было что-то запредельное для него самого. Настолько, что этот молодой человек не мог быть собственно Рудольфом Даутовым. Ни при какой погоде. И всех этих разговоров о Костроме, о России и тому подобных сентиментальных штучек реально быть не могло.