Дмитрий Бушуев - На кого похож Арлекин Страница 28

Воплощение духа в материю происходило болезненно, в несколько попыток. Дух искал формы, экспериментировал с плотью, летая над зеркальными водами и первыми островками планеты. Дух возлюбил, изобрел плоть, произведя взрывную теплокровную материю. Сначала совсем удачно — гигантские формы динозавров, лихорадочно уничтоженные как несовершенные наброски, молчаливо свидетельствуют о муках творения. Мне иногда снятся ландшафты до Великого потопа. Простите за банальность, но иногда чувствуешь бренность плоти — я умею шагать и говорить, завязывать галстук, и плоть любит плоть, стремится к подобному, и что поделать? Но гомосексуалисты в чем-то, может быть, совершеннее гетеросексуалов: они как бы самодостаточнее, не ищут дополнения и не тоскуют по извлеченному адамову ребру. И спираль рода устала воспроизводиться, род не хочет больше отбивать дубли и любоваться в зеркала. Он ставит совершенную точку.

…Зимнее солнце плавится в окнах, кричат дети, ежедневно проходя через экстазы всех религий и страстей. Детство бисексуально и, наверное, потому абсолютно счастливо. Где воздушный змей моего детства, промокшие старые ботинки, бескозырка, разноцветный зонтик с двумя сломанными спицами и калейдоскоп? Где свежесть мира и чистота помыслов? Краски были ярче и запахи острее, чувства были настоящими, люди вокруг улыбались. Сколько было цветов, шаров, конфет и игрушек: Какая была музыка во всем! Я разучился играть, я падаю, поднимаюсь и снова падаю вверх — падаю в облака, мой бежевый пиджак впитывает их влагу и запах; облака пахнут горьким дымом, домом, очагом, обжитостью. Они теплые, синие, вечерние, они в зеркалах твоей спальни, они сами по себе — бесконечная спальня; я заблудился в облаках, я лечу с воздушным змеем, сбрасывая на лету тяжелые португальские ботинки, выворачивая карманы с мелочью и с легким сердцем бросая на тяжелую землю свой портфель с детскими сочинениями — портфель упал в Голландии, в открытый бассейн с воскресными школьниками и надувными яркими игрушками; рыжий мальчик в серьгах нырнул за моим кейсом, поправляя под водой съехавшие плавки; девочка с мороженым смеется, показывает пальцем на его оголившуюся задницу, и только у инструктора по плаванию, мечтающего о скрытой видеокамере в душевой, замаслились глаза на секунду: Моменты, моменты:

С неизменным восхищением, издалека и с трепетом наблюдаю жизнь любимого человечка, твои улыбки как солнечные зайчики в комнате любителя белок. Охотник за белками знает свое деликатное ремесло и помнит старое правило: целиться белке точно в глаз, чтобы не испортить шкурки. Зеленоглазый, зачем ты есть у меня и что я могу дать тебе?

Вместе возвращаемся вечером из школы. Поразительно звонкая тишина. Фонари. Снег. Все тот же город, все те же фонари, тот же снег и те же мы. Ты в своей смешной шапочке идешь рядом как очарованный принц, ослепленный магией черного колдуна Найтова. Так покорно идешь со мной, так доверительно заглядываешь в мои собачьи глаза, сам напрашиваешься в гости: «Андрей Владимирович, у меня мама сегодня поздно придет, можно у вас посидеть?» Я ликую, и арлекины трубят на фанфарах в честь победителя. Если бы вы знали, какое удовольствие для меня готовить для проголодавшегося бельчонка обед, пока он сушит шкурку у моего камина, дышать с ним одним воздухом и говорить, говорить, говорить без остановки, ловить каждое драгоценное мгновение с Денисом, потому что когда он уходит — начинается Время и сбивается дыхание, я не нахожу себе места и медленно схожу с ума от недополненности — как зеркало, безнадежно влюбленное в одно из отражений вчерашних рождественских гостей.

Мы стали ближе и нежили свою любовь. Два котенка в корзине взыграются, а потом, обнявшись, засыпают в мягком, теплом и пушистом.

Я развязываю шнурки на твоих ботинках. Ты сначала протестуешь, потом краснеешь и смотришь в потолок. Затем мы смеемся и боремся на кровати в спальне. У тебя рубашка намокла в подмышках. Ты кусаешь мое покрасневшее ухо, взбрыкиваешь ногами, обнимаешь меня: Никто бы не догадался, что застенчивый и великолепный Денис Белкин может вытворять такое со своим классным руководителем. Ужасайтесь, возмущайтесь, но Денис любит меня. Заикаясь, он говорит: «Я: люблю вас, Андрей: я не знаю что это вдруг, но голова так кружится, и всегда о вас думаю: Читаю учебник — вашим как будто голосом. Смотрю через вас, вашим зрением: Ну не знаю как объяснить, не умею я это объяснять. Я привык к вам: Не бросайте меня, пожалуйста, не бросайте, ладно?» Бельчонок захлебывался в детских слезах. Я слизнул с его щеки горячую-горячую, соленую и живую слезинку, нежно поцеловал его глаза, лоб, губы. Он заулыбался и в растерянности стал расстегивать свою клетчатую рубашку.

Мой заводной мальчик был полон солнечного юмора, в нем было столько света и тепла, столько жизни, что меркнут всякие эпитеты. В моем театре одного актера, в театре одиночества вдруг появился талантливый партнер, способный завести самую сонную аудиторию. Денис побил все мои рекорды времяпровождения у зеркала, иногда экспериментируя с липстиком и тушью, явно получая наслаждение от сеансов перевоплощения. Иногда мы красились вместе, хохотали, прыгали на кровати, менялись моими шляпами и пиджаками, шарфами и перчатками. Остались смешные снимки: эх и блядская у тебя физиономия с накрашенными губами, светлая челка выбывается из-под шляпы, кожанка на голом торсе. Андрогин, великолепный андрогин, крашеный мальчишка из греческого сада:

Наш Эрот своенравен и прихотлив, одержим парадоксальными фантазиями. Нет, зубоврачебного кресла я у себя, конечно, не завел, общество не простило бы мне этой прихоти, но, листая учебник наших игр, можно отметить совершенно чудесные эротические моменты. Вот морская тематика: я разрываю на тебе старую тельняшку, пристегиваю наручниками к спинке кровати, очень хочу испытать вибратор, но останавливаюсь на более щадящем варианте. Тебе нравится быть в роли жертвы, ты хочешь быть взят силой, поэтому в первые минуты сопротивляешься как волчонок, кусаешь меня, стонешь, упираешься мне в живот острыми коленками. Чаще всего мы практиковали оральный секс и взаимную мастурбацию, но незадолго до Рождества ты сам попросил сделать «это» по-настоящему: «Андрей, давай, делай со мной все, что хочешь. Я хочу этого. Я не боюсь». Но что-то меня останавливало. Я не то что боялся сорвать его деликатную резьбу, нет, скорее, я подсознательно боялся оскорбить его девственность, красоту и свежесть, во мне кричал древний родовой запрет. Но апогей твоего восхищения, помнится, выражался именно «преодолением непреодолимого»: Более того, однажды ты признался: «Я почти не девственник. Это, конечно, было несерьезно, но меня еще в седьмом классе: один парень из десятого: прямо в школьном туалете. Правда, как только он всадил мне с вазелином, я сразу так закричал от боли, что он сразу смылся:» Ревность, смех и обида, все смешалось в душе, сладкая горечь подступила к горлу, душила, бросала в пот. Я неестественно рассмеялся и обнял Дениса; он прыгнул ко мне на колени, и я со всеми муками своего внутреннего ада вдруг стал вспоминать свои травмы и душевные вывихи.