Берт Хэршфельд - Акапулько Страница 28

— Чем больше мы будем снимать на улице, — довольно проговорил Бристол, — тем меньше нам придется платить за павильоны и съемочные площадки. Теперь мы, наконец-то, смотрим на вещи одинаково…

Вмешался Джим Сойер:

— А что насчет сценария, точнее — того, что от него осталось? — Джим был высоким мужчиной с красивым, открытым и вяло-глуповатым лицом профессионального солдата ВМФ с плаката в призывном пункте. Массивные руки и плечи придавали ему тяжеловесный вид и создавали впечатление какой-то усеченности, деформированности всего туловища. — Я люблю работать со сценарием. А как еще, скажите на милость, мне учить текст своей роли? Разрабатывать образ своего героя? В конце концов, я актер, а не просто смазливое личико, если вы, конечно, способны понять, о чем я говорю.

— А что насчет сценария? — Бристол повторил вопрос таким голосом, как будто старался, чтобы его услышали на другом конце комнаты. — Может, тебе следует быстренько нацарапать какой-нибудь..?

— Никакого сценария, — спокойно отозвался Форман. — Диалоги придумаем по ходу дела. — В интересах непосредственности и спонтанности действия, — добавил он. — Я попытаюсь объяснить, чего я хочу достичь в этой картине. Я разработал и отшлифовал образ, характер, историю каждого персонажа. Используя эту информацию, даже опираясь на растущее чувство героя или героини, которых каждый из вас изображает, никто не сможет просто вот так завоевать зрителя, добиться его признания. Все не так просто. Не нужно рассчитывать на дешевые эффекты. Я хочу другого: с самого начала завлечь публику, ввести ее в жизнь картины, сделать ее участником действия, а не просто сборищем сторонних наблюдателей. Это же любовная история, как я понимаю. Любовь во всех ее проявлениях, включая и тот экстаз, и ту деградацию, и то сумасшествие, и то здравое начало, которые являются ее составляющими. Фильму нужен ритм бьющегося в груди сердца, ему необходима гармония живого существа.

— Ты очень хорошо сказал обо всем, — раздался голос Шелли.

— Простите, что отвлекся. Я понимаю, все это звучит как-то помпезно. В действительности мне нужно только одно — история любви, я имею в виду настоящую историю. И этого будет вполне достаточно.

— Я для вас сделаю все, что смогу, — сказал Сойер совершенно серьезно.

— Стоп! — резко, как инструктор по маршировке, вмешался в разговор Бристол. — О чем только ты говоришь? Ты что, воображаешь себя Рембрандтом, а про меня думаешь, что я твой меценат? Выброси это из головы. Дай мне такую картину, чтобы люди платили за ее просмотр, чтобы она нравилась толпе.

— Ты говорил, тебе нужна художественная картина, Харри, — возразила Шелли.

— Художественно сделанная картина! Дай им посмотреть на голую задницу, заставь работать их слезные железы, вот чего я хочу.

— Я только что сказал, что любовная история нам вполне подойдет, — ответил Форман, — но я не имел в виду кич.

— Это можешь вставить в свою речь перед кинокритиками из Нью-Йорка. Любовная история нужна и мне тоже — минимальные расходы, полно секса. Давай, расскажи им ее! Пусть они побегут за ней в кинотеатры!

— Этот проект, — сказал Форман, сдерживая раздражение, — может быть и хорошим, и коммерческим одновременно.

Бристол отрицательно покачал головой.

— Запомни на будущее, — меня не интересуют бесплодные победы. А эта картина должна стать моей победой. Сделай ее такой для меня.

— Давай сделаем, как я предлагаю, и ты получишь все, что хочешь. Все ведь от этого и зависит…

— Бристол зависит только от Бристола. Соглашайся, и мы вдвоем сделаем такой фильмец — закачаешься. В противном случае…

— Позволь мне объяснить, Харри. Понимаешь, я изменил сюжетную линию.

— Меня устраивала и та, которая была.

— Послушай, Харри. Шелли находится в бегах. Она, жена процветающего промышленника, постепенно стала для него всего лишь еще одним видом собственности. Однажды утром она просыпается и решает покончить со всем этим. Она бежит, добирается до Мексики, встречает там Сойера. Он тоже в бегах, но бежит он от себя самого. У него был нервный срыв, он боится, что может кого-нибудь убить. Может быть, себя. Эти двое с помощью друг друга снова начинают чувствовать себя живыми. Они делают простые вещи, совершают обычные поступки, и эти действия помогают зрителю понять, что они из себя представляют, их характеры, мысли, кто они вообще такие…

— А где секс?

— Те двадцать минут, что ты снял, Харри. Я могу использовать почти все из этого. Сначала всего несколько кадров, действующих почти на подсознательном уровне, потом все более длинные эпизоды.

— Это кажется изумительным, — воскликнула Шелли.

— А ты заткнись! — оборвал ее Бристол.

— Там будут и новые любовные сцены, — поспешно добавил Форман. — Как естественное следствие развития персонажей и действия. Фильм должен восприниматься зрением, Харри. Ты же сам сказал: «Минимум разговоров!» Изменение временных планов, движение в прошлое и будущее, мягкая подсветка, медленные наплывы, кадры накладываются один на другой, смена изображений в ритме жизни этих двух людей…

Форман быстро повернулся в дальний угол гостиничного номера Бристола, туда, где у стены стоял Гарри Макклинток:

— Мак, днем нацель камеру на те горы, я хочу снять закат солнца.

— Это еще какого черта? — захотел знать Бристол.

— Я пока еще не уверен, — ответил Форман. — Но я обязательно использую эти кадры, они не пропадут. Сегодня мы начнем снимать. Сначала сцены на пляже. Очень простые. Общий план: Шелли загорает, ходит, их встреча с Джимом. Но послезавтра вы оба у меня будете работать до седьмого пота. — Он взглянул на Бристола. Мрачное лицо того начало оживать.

— Вот еще что, — сказал Бристол.

— Что такое? — спросил Форман.

— То место, куда ты вчера водил Шелли…

Форман посмотрел на девушку, она опустила глаза. «Интересно, она вообще умеет на кого-нибудь смотреть?» — подумал он.

— Это было ошибкой, Харри, — произнес Форман.

— Приятно слышать. Я свяжусь с руководством. Может быть, мы сможем это использовать в картине.

— Я подумаю над этим, Харри.

— И не забудь.

Чарльз, лежа у кромки бассейна, дремал под жарким солнцем. В отличие от его отца загар давался Чарльзу нелегко. Он уже успел обнаружить, что в тропиках солнце совсем не такое, как везде — оно ярче и сильнее, оно более угрожающее. Кроме того, он чувствовал с того самого дня, как приехал в Акапулько, что какая-то тайная часть его самого находилась под постоянной атакой.

Его разбудил басовитый гул — голос отца. Голос свершений. Голос человека, который знает все о том, как поступать.