Татьяна Булатова - Три женщины одного мужчины Страница 30

Женечкина свадьба стала главным поводом, который, с одной стороны, сблизил супругов Швейцер, а с другой – окончательно разобщил. Не случайно Женечка Вильская, вспоминая свое бракосочетание, любила говаривать: «Я не видела более веселой свадьбы, чем у нас с Женькой». А потом добавляла: «И такой щедрой».

Первоначально Тамара Прокофьевна, подслушавшая разговор дочери с мужем, записала это на свой счет: сногсшибательное свадебное платье, спасибо Баруху Давыдовичу, обильный свадебный стол (большую часть закусок главный бухгалтер ресторана «Север» в сумках-холодильниках привезла в Верейск из Долинска), крупная сумма на сберкнижке…

Каково же было удивление Тамары Прокофьевны, когда Женечка, прижавшись к мужу, сообщила: «А еще мне подарили брата». «Кого?» – не понял ее он. «Брата», – повторила она и, счастливая, уткнулась ему в плечо. «А почему брата? – засомневался Женька. – Может, будет девочка?» Помолчали немного. «Ну теща дает! – не сдержался Вильский и чмокнул жену в лоб. – Вот это я понимаю!» «Ничего ты не понимаешь, – рассмеялась Женечка, и это задело Тамару Прокофьевну за живое. – Оказывается, у моего папы есть сын. Внебрачный. Коленька. Правда, здо́рово?»

После этих слов раздосадованная Тамара Прокофьевна обозначила свое присутствие.

– Ничего здорового я в этом не вижу, Женя, – строго произнесла она, и оба Вильских одновременно отреагировали на одинаковое имя.

– А что в этом плохого? – больше из искреннего любопытства, нежели из вредности, как думала Тамара Прокофьевна, спросил Вильский.

– Не валяй дурака, Евгений. – Голос Тамары Прокофьевны прозвучал совсем строго. – Просто представь на минуту, что у твоего отца растет сын на стороне.

– Такого не может быть! – категорически отмел Женька такую возможность.

– Уверяю тебя, может быть все! – злобно рассмеялась Тамара Прокофьевна. – Но если честно, обидно другое…

Женечка Вильская внимательно посмотрела на мать.

– Обидно другое, – повторила Швейцер.

– И что же? – насупившись, поинтересовалась Женечка, растревоженная вторжением матери в их с мужем пространство.

– Обидно то, что тебе не обидно. Твой отец изменил мне, а у тебя ничего не екнуло. Как будто так и надо!

– Мама, такое может случиться с каждым! – с философской интонацией изрекла Женечка.

– Посмотрим, что ты скажешь, когда с тобой, не дай бог, произойдет нечто подобное. «Ведь это может случиться с каждым», – ерничая, процитировала слова дочери Тамара Прокофьевна.

– Со мной такого не случится! – самонадеянно заявила Женечка и лукаво посмотрела на мужа.

– Желтая! – Вильский грохнулся перед женой на колени и стукнулся лбом об пол. – Клянусь.

– Ну-ну, – хмыкнула тогда Тамара Прокофьевна и вышла из комнаты, оставив супругов наедине друг с другом.

«Кажется, тогда, – делилась впоследствии с Марусей Устюговой Женечка, – я и забеременела». «Так не бывает», – засомневалась Машенька, держа на руках новорожденную Верочку Вильскую. «Бывает», – заверила ее молодая мамаша, окрыленная тем, что тяжелые роды остались далеко позади.

Дружба бывших соперниц долго не укладывалась в голове ни у Прасковьи Устюговой, ни у Киры Павловны. Обеим женщинам казалось, что в неожиданно возникшей между девушками симпатии что-то не то. И только Николай Андреевич, глядя на то, как щебечет их драгоценная Женечка с Марусей, был уверен: все правильно!

Сватовство, задуманное Кирой Павловной как способ утихомирить соседскую зависть и восстановить утраченное взаимопонимание между семьями, увенчалось успехом. Уже на свадьбе молодых Вильских стало ясно: Феля и Машенька буквально созданы друг для друга. Оба в очках, нескладные, далекие от мирской суеты, они сперва не понравились друг другу, ибо каждый в глубине души мечтал видеть своего партнера более совершенным, а потом сошлись на любви к точным наукам и эзотерическому чтению.

Заприметив возникший между молодыми людьми интерес, Екатерина Северовна времени даром терять не стала и увезла Марусю в Москву «погостить». «Пусть девочка у нас поживет, осмотрится, погуляет по городу, сходит в концерт», – уговаривала она Прасковью отпустить дочь с ними.

И Екатерина Северовна, и Устюгова прекрасно друг друга поняли: добро на «погостить» было получено сразу же, и Машенька с огромным чемоданом перекочевала на новое место жительства, куда через две недели примчалась и сама Прасковья, нагруженная домашними консервами.

– Совет да любовь, – поторопилась она выпалить, как только старомодный Феликс Ларичев открыл рот, чтобы, как положено, попросить Марусиной руки.

– Будьте счастливы, – прослезилась Екатерина Северовна. Воспользовавшись связями покойного мужа, она организовала роспись в трехдневный срок и нашла для Машеньки Ларичевой прекрасное место работы неподалеку от дома.

Прасковья Устюгова вернулась из Москвы в генеральских эполетах.

– С приездом, Пашенька, – поприветствовала соседку Анисья Дмитриевна. – Как там наши?

– Кто это – ваши? – На лице Устюговой появилось важное выражение.

– Маша, Феля, – уточнила наивная Анисья Дмитриевна.

– Хорошо, – немногословно ответила Прасковья и бросила через плечо: – Барахлишко кое-какое вам передали, пусть Кира-то зайдет.

Кира Павловна явилась буквально через минуту, как только узнала от матери об возвращении Устюговой.

– Ну? – подпрыгнула она на пороге от нетерпения. – Давай рассказывай.

– А чего рассказывать? – развела руками Прасковья. – Чужая семья, свои порядки.

Кира Павловна после этих слов вытаращила на соседку глаза и села прямо в прихожей на табуретку:

– Это что за чужая семья, Паша? Ты чего, белены объелась?

– Не знаю, кто это белены объелся, а Катька твоя (это она так пренебрежительно о Екатерине Северовне) строго-настрого запретила языком чесать, чтоб не сглазить. Говорит: «Люди разные бывают. Не успеешь глазом моргнуть, как лихо поселится».

Ничего такого, разумеется, Екатерина Северовна Ларичева сватье не говорила, не такой она была человек. Спасибо, у Киры Павловны хватило ума в россказни Устюговой не поверить и Катю недоверием не оскорбить. Нутром Вильская почувствовала ту самую соседскую отрыжку, ради которой все и затевалось месяц назад. «Не отпустила, значит, обиду», – догадалась Кира Павловна и усмехнулась.

Усмешка Вильской вывела Прасковью из себя. И она наконец высказала все, что хотела.

– Лыбишься чего? – грубо спросила она соседку. – Жизнь, что ли, задалась?

– Да вроде не жалуюсь, – без вызова ответила Кира Павловна и медленно поднялась с табуретки.