Татьяна Булатова - Три женщины одного мужчины Страница 31

– Лыбишься чего? – грубо спросила она соседку. – Жизнь, что ли, задалась?

– Да вроде не жалуюсь, – без вызова ответила Кира Павловна и медленно поднялась с табуретки.

– И зря! – притопнула ногой торжествующая Прасковья. – Упустили девку! Думали, отделались? Замуж выдали и низкий вам поклон?

Кира Павловна смотрела на соседку во все глаза.

– Ну уж нет! Рано радуетесь. Отольются кошке мышкины слезки, – заверещала Устюгова и затрясла указательным пальцем перед носом Киры Павловны.

– Это ты у нас мышка-то? – выпятила грудь Вильская и твердо пошла на противника. – Ты, Паша, не мышка. Ты, Паша, – Кира Павловна набрала в грудь побольше воздуха, – крыса! Дрянь ты, Паша. Не разглядела я тебя вовремя.

– Ну так смотри, – побледнела Прасковья.

– А то я тебя не видела, – спокойно обронила Вильская и аккуратно закрыла за собой дверь.

Больше с Прасковьей она не общалась, и матери запретила, и молодым наказала. И только Николай Андреевич внял просьбам супруги и смотрел сквозь соседку, словно она была пустым местом. Впервые за столько лет мирной жизни над лестничной клеткой сгустилась атмосфера войны, но даже она не могла помешать вызреванию дружбы между Женечкой и Марусей.

Чем больше становилась дистанция между бывшими подругами, тем короче делалось расстояние между живущими в разных городах молодыми женщинами.

«Как ты себя чувствуешь? – писала Марусе измученная ночными бдениями Женечка. – По-прежнему ли тебя мучает токсикоз?..»

«Спасибо тебе, дорогая Женя, что интересуешься моим здоровьем, – благодарила подругу Маруся Ларичева. – Уже полегче. Разрешился ли как-нибудь ваш вопрос с квартирой?»

Читая эти строки, Женечка плакала навзрыд: жизнь в зале под негласным присмотром Киры Павловны превратилась в мучение. Глядя на то, как расстраивается его драгоценная Желтая, Женька неоднократно ставил вопрос ребром и объявлял родителям, что они с женой уйдут на квартиру.

– Подожди, Евгений, – останавливал его отец, старавшийся не вникать в специфические отношения свекрови с невесткой. – Верочка маленькая, Женечка на работе. А Кира с Анисьей Дмитриевной всегда рядом, помогут, присмотрят.

– Ну не может больше Желтая, отец. Она как птица на жердочке: мать входит – Женька дергается.

– Почему? – недоумевал Николай Андреевич и пытал Киру Павловну.

Та тоже недоумевала, искренне считая себя безупречной свекровью. «Все лучшее – детям», – говорила она и даже не задумывалась о том, что лучшее – враг хорошего.

Отдав молодым самую большую комнату в квартире, Кира Павловна не подумала, что в ней вместо дверей – бархатные портьеры, скопированные ею с московского быта Ларичевых. И это в то время, когда ее спальня располагалась за плотно закрывающимися двухметровыми дверями и вход посторонним туда был воспрещен.

«Зато у них в комнате, – перечисляла Кира Павловна, – «Хельга», телевизор, журнальный столик, два кресла». А им не нужен был ни журнальный столик, ни сервант, ни телевизор. А нужна была одна большая кровать.

– Как мне хорошо с тобою, Желтая, – шептал в ухо жене Вильский, обдавая ту пламенным жаром.

– Да, – только и успевала ответить Женечка, а потом улетала в те самые кущи, о которых в книгах было написано, что они райские. Вернувшись, тяжело дышала и с опаской поглядывала на бархатные портьеры, за которыми то ли спало, то ли подслушивало остальное население квартиры Вильских.

– Да не смотри ты туда, Желтая, – подсмеивался над женой Женька. – Спят они, спят.

– Не знаю, – шептала Женечка ему в ответ. – Вчера мы тоже думали, что они спят, а утром Кира Павловна недовольно отметила, что полночи не могла заснуть: у соседей шумели.

– А что же ты не спросила, у каких соседей?

– Дурак, – нежно называла мужа Женечка и целовала то в один глаз, то в другой. – Правильно мне мама говорила…

– Чья? – скользил губами по Женечкиной шее Вильский.

– Какая разница, – закрывала ему рот ладошкой жена и, хихикая, накрывалась с головой одеялом.

Что поделать, разные мамы говорят по-разному. Но ничего из того, что в сердцах обещала Женечке Швейцер Тамара Прокофьевна, не сбывалось. Евгений Николаевич Вильский являл собой тип примерного семьянина – под стать своему отцу. Не пропадал по ночам, не пил в гараже с друзьями, не играл в карты и по-прежнему был страстно влюблен в собственную жену.

В компании их открыто называли «попугаями-неразлучниками»: петь и то они предпочитали дуэтом. Иногда ночами задыхающийся от нежности Вильский приподнимался на локте и подолгу вглядывался в лицо жены, вспоминая странные цыганские слова о трех жизнях.

– Знаешь, Желтая, – размышлял он. – Я сначала было думал, что три жизни – это три места, где мне привелось жить. Сначала – у родителей, потом – с тобой и с Веркой в однокомнатной, а теперь – в кооперативе: ты, я и Верка с Никой.

– Что за дурацкая привычка называть девочку Верка, – недолго сердилась Женечка на мужа. Недолго, потому что знала, какое последует продолжение: «Три жизни» – это она и дочери. На каждую – по жизни.

– Как-то странно вы с Женей рассуждаете, – однажды в откровенном разговоре призналась ей Маруся Ларичева, приехавшая в Верейск навестить мать. – Я бы поостереглась…

– А что в этом такого? – удивилась далекая от эзотерических изысков Женечка.

– Мне кажется неправильным исчислять Женину жизнь вашими тремя. Вроде как ему самому ничего не остается…

– С ума сошла! – рассердилась на московскую подругу Женечка Вильская. – Совсем уже со своим Ларичевым глузднулась…

Договорить она тогда не успела, потому что чуткая Машенька обняла ее своими тоненькими ручками в синеньких ручейках и извинилась, что посеяла сомнения в ее, Женечкином, сердце.

– Не слушай, не слушай! – заканючила она, как маленькая. – Глупости это все! Живи как жила, забудь, что я сказала.

– Ладно! – самонадеянно пообещала Вильская, но сдержать обещание не смогла: напугалась, как будто с того света известие получила. Долго думала: сказать – не сказать?

Сказала. Рыжий Вильский почесал затылок, а потом рассмеялся:

– Желтая, все-таки ты дура! И Машка твоя – дура!

– Посмотрела бы я на тебя, если бы тебе такое сказали. Что б ты сделал?

– Мимо ушей бы пропустил. И потом… Уже не помню, но цыганка еще что-то говорила.

– Что? – выдохнула Женечка.

– Что-то вроде «много дел надо делать». На три жизни хватит. Смотри. – Вильский вскочил с кровати, подбежал к шкафу, достал оттуда брюки и, порывшись в карманах, извлек трехкопеечную монету. – Вот!