Светлана Полякова - Лестница на небеса Страница 30

— Какая разница? Главное — чтобы душа была пригожей…

И рассмеялась.

Теперь настроение улучшилось, портить его снова геометрией было совсем глупо. Она натянула джинсы, с удовольствием оглядев их, поскольку они были настоящие. Привезенные из Германии. Не сшитые мамой, а самые что ни на есть фирменные.

Потом надела майку. На майке была изображена томная дама в шляпе, и майка тоже была привезена из Германии. Волосы Мышка привычно снова забрала в хвост — честно говоря, так ей было все-таки удобнее, чем с распущенными, — и выскочила из квартиры с такой быстротой, словно все учебники мира грозились ринуться в погоню за ней, непокорной Мышкой, предпочитающей науке прогулки под солнцем…

Она шла по улице, тихонько напевая себе под нос какую-то песенку собственного сочинения, только что пришедшую ей в голову.

По пути она остановилась на минуту перед угловым магазинчиком.

Что-то пробормотала себе под нос, посмотрела на часы и покачала головой. В конце концов, время у нее было.

— «Они спросили у него, который час, и он ответил любопытным: „Вечность“, — процитировала она.

Наверное, вышло довольно громко. Женщина, идущая мимо нее, отпрянула. Мышка невольно рассмеялась. Быстро вошла в магазин.

— «Сахарная тростиночка, кто тебя в бездну столкнет?» — встретила ее музыка.

— «Чей серп на тебя нацелится», — тут же пропела она, подходя к прилавку. — Сашка, привет!

Продавец, юноша в очках, улыбнулся ей.

— Привет, Мышь, — сказал он. — Хочешь «Криденсов»?

— Не-а, — покачала она головой. — У меня полное собрание… Что-нибудь новое есть?

— Есть, — сказал он, доставая конверт. — Но дорого… Двадцать рублей. Две пластинки…

Она взяла. «Рыбников. „Юнона“ и „Авось“. Рок-опера».

— Давай, — сказала она, достав из кармана две десятирублевки.

Это были ее последние деньги, но… «Последние деньги понятие относительное», — философски рассудила она, мгновенно успокоившись.

— Пока, — помахала она рукой Сашке и пошла дальше, помахивая своим новым приобретением.

Проходя мимо школы, она не удержалась и показала серому зданию язык.

— Господи, — выдохнула она. — Скорее бы этот месяц прошел… И еще месяц. И еще…

И тогда настанет долгожданная свобода.

— Ах, скорей бы она наступила…

Мышка вдруг остановилась.

Ее мать о чем-то разговаривала с директрисой. Мышка невольно подалась в сторону, в тень, где ее никто не видел.

Ветер доносил обрывки фраз до ее ушей, она слышала, как повторили ее имя. «Они говорят обо мне, — подумала Мышка. — А я, выходит, подслушиваю…» Щеки невольно покрылись краской стыда, и Мышка развернулась, стараясь побыстрее исчезнуть, пока не заметили.

— Она просто другое дерево, — донес до нее ветер слова директорши. — И не важно, кем она будет… Только бы осталась этим другим деревом. Только бы не стала как все…

Она быстро сбежала по улице. Кажется, ее не видели… Почему-то ей было ужасно неудобно — ладно бы ей пришлось услышать о себе привычные неодобрительные отзывы… Но кто бы мог подумать, что о ней будут говорить так хорошо? Потом она снова подумала о свободе, ожидающей ее уже совсем скоро, и прибавила шагу, точно с каждым шагом она ее приближала.

Остановилась она только перед домом, в который направлялась. Перевела дух и столь же стремительно взлетела на последний этаж.

Дверь оказалась открытой.

Она вошла и осмотрелась.

В комнате никого не было. Только магнитофон крутился, рассказывая Мышке о том, что «все братья — сестры»…

— Эй, — позвала Мышка.

Никто не отозвался.

Она вздохнула.

— Хоть бы магнитофон выключали, — пожаловалась она. — Нечестно, право… Я пришла, а их никого нет…

— «Ты думал, что если двое молчат, то третий должен быть за», — пел Гребенщиков, и Мышка, которая лишь недавно узнала, что по-русски тоже можно петь, и совсем не про снег, который «кружится и тает», сладко зажмурилась.

— И ладно, — решила она, усаживаясь в кресло. — Это раньше тут никого не было. А теперь есть я…

Она, конечно, предпочла бы, чтобы кто-то тут был еще.

Она даже могла назвать этого «кого-то» по имени, но раз так вышло, она не станет предаваться отчаянию.

Она закрыла глаза. Правду сказать, просидеть в покое ей удалось недолго.

За ее спиной раздался осторожный скрип и голос произнес:

— Руки вверх!

Она хихикнула, но руки подняла.

— Вы арестованы, — сообщил ей Кинг.

— За что, начальник? — спросила Мышка.

— Не знаю, — задумался он. — Сейчас что-нибудь придумаю…

— Вот и думай вначале, — рассмеялась она. — А потом арестовывай себе на здоровье…

— Давай я тебя арестую за измену родине, — предложил он.

— А я ей когда изменила?

— Это как посмотреть. Живешь в странном мире. Павлика Морозова любишь?

— Не-а…

— Вот. Значит, изменила.

— Ладно, я больше не буду. Но Павлика этого я полюбить все равно не могу. Я другого люблю…

— Гражданка Краснова! — закричал Кинг. — Руки уберите!

Она спрятала руки за спину, но потом неожиданно боднула его головой в живот.

— Боже, — простонал он. — Кто ж так обращается с пожилыми мужчинами?

Испугавшись, Мышка опустилась рядом с ним на колени и осторожно погладила его по щеке.

— Бедненький, — прошептала она.

Теперь ее губы находились в опасной близости. За два года он так приучил себя вовремя увертываться, что это далось ему почти без труда.

Она заметила это и вздохнула.

— Интересно, — проговорила она, обращаясь к стене, — этот человек когда-нибудь заметит, что я выросла?

Он отодвинулся и прислонился к стене напротив. Пародируя ее, он точно так же адресовался к молчаливой противоположной стене:

— Интересно, эта девушка когда-нибудь поймет, что ее «выросла» немного не соответствует реальному положению вещей?

— Я вообще не соответствую реальному положению, — презрительно фыркнула она. — И слава Богу… — Она хмуро посмотрела на него и спросила: — Почему ты меня все время отталкиваешь?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Может, ты для меня старуха… И тюрьма по тебе плачет, раз ты не соответствуешь… Все, на сегодня «счастливого детства» хватит.

— Объявляю, — сказала Мышка, грустно глядя в потолок. — Счастливое детство отменяется. Объявляется печальное сиротство…

Он старался не смотреть в ее сторону. Но сила ее притяжения была больше здравого смысла. Невольно он повернулся, уставший от постоянных сражений с самим собой.

Она сидела, опустив лицо на руки, сложенные как крылья. О Господи, вздохнул он, она такой ребенок!

— Хэй ю… — тихо сказал он, касаясь ее плеча. Она дернула им, сбрасывая его руку.