Поздний экспресс - Дарья Волкова Страница 30

Он промаялся на кухне пару часов. Выпил чайник чаю, заварил еще один, но уже не лезло. И чай внутрь не лез, и голова от мыслей просто пухла. И смертельно хотелось туда, к ней. К теплой, обнаженной. До боли хотелось, до натурального физического дискомфорта. Запретил себе. Он ей там больно сделал. Понятия не имел, что после этого нужно делать… и как там вообще, после такого. Может, ей месяц некомфортно будет. Или два. Из него совсем никудышный насильник, неопытный.

И, несмотря на всё это, он, как слабовольная тряпка, все-таки влез к ней под одеяло. Сначала хотел просто полежать рядом. Потом – рядом, но под одеялом. Потом придвинулся близко и перестал бороться с собой. Обнял, прижал к себе. Сразу стало так хорошо, что даже на эрекцию плевать. Теплая, спящая, родная. Он никому не позволит ее обижать и делать ей больно. В первую очередь – себе.

Заснуть не мог долго. Лежал и слушал ее дыхание. Уговаривал себя, чтобы не смел даже пальцем шевельнуть. В конце концов, ему все-таки удалось задремать. Но очень ненадолго.

Кто-то тихо дышит рядом. Она голая. Ей тепло и хорошо. Это были первые ощущения при пробуждении. Потом были и другие. А еще мысли и воспоминания. Бурный выдался вечер. Более чем. Интересно, сколько сейчас времени? Судя по ощущениям, ночь – часа два. Надя поворачивается. Витька крепко обнимает ее, совершенно одетый – рубашка, брюки. И вдруг именно это становится самым важным сейчас. Ей срочно необходимо исправить это крайне несправедливое статус-кво. И безумно хочется почувствовать его кожу под пальцами. И только это сейчас, в постели, в глухой ночной час, имеет значение.

Вик проснулся на предпоследней пуговице. Перехватил ее руки.

– Ты что делаешь? – Голос спросонья хрипловат, но удивительно ясен.

– Раздеваю тебя. Вик, тебе разве не говорили, что спать в уличной одежде негигиенично?

– Не надо!

Надя вздыхает. Кажется, настроение у него за те несколько часов, что она спала, нисколько не изменилось.

– Витенька… Меня уже начинает бесить твое «не надо» в твоем исполнении!

– Надя, ну правда… Отдыхай. Извини, если разбудил. Я не…

Всё с ним ясно. Еще казнит себя за свою несдержанность, грубость, жестокость. Наказывает себя. Ее до оргазма довел, еще до какого – от одного лишь воспоминания становится жарко. А сам, сам… Быстрое движение руки вниз. Вик охает, пытается отстраниться. Надя не может сдержать довольной улыбки. Хочет, определенно, хочет. Хочет, но не позволяет себе. Такой милый. Милый, смешной и безумно ее возбуждающий.

Он позволяет расстегнуть ей еще одну пуговицу. А потом снова звучит так раздражающее ее: «Не надо».

– Это нечестно. – Она пытается убрать его пальцы от последней пуговицы на рубашке. – Я голая, а ты нет!

– Наденька, но это совсем не обязательно…

– Вот упрямый! – Ладошка снова пробирается под и так почти расстегнутую рубашку.

Пальцы пробегают по гладкой теплой коже, задевают соски. Твердые. Он вздрагивает. И последняя пуговица сдается под натиском ее второй руки. Вик застонал, когда ее губы, а следом и язык, прикасаются к его груди. Стон означает окончательную капитуляцию. Окончательную и безоговорочную. Он сводит ее с ума. Она сводит его с ума. Надя сама не верит, что говорит это, но…

– Вик, я хочу тебя…

– Ты же уже… – неуверенно уронил он.

– Хочу еще!

– Хорошо.

– Витя… Не думай, что я куплюсь на это твое «хорошо» еще раз! Я хочу тебя по-настоящему.

– Надя, я же…

– Внутри…

– Черт…

– Договорились? Вот и славно…

Рубашка исчезает в темноте. Но, несмотря на капитуляцию, штаны и всё остальное он снимает сам. И они наконец-то вместе. По-настоящему, кожа к коже, дыхание к дыханию, сердцебиение к сердцебиению. Губы уже вспухли и горят у обоих – так жадно они целуются, пальцы, особенно его – нагло, бесстыже и тем не менее нежно – по всему ее телу, языки переплетаются в поцелуе – убийце разума.

– Надь, ты точно этого хочешь?..

– Не заставляй меня просить…

Очередной беспомощный стон Вика, который сводит ее с ума.

– Вик, пожалуйста…

– Девочка моя…

И вот он уже почти в ней. Замер, напряженный. Его плечи, руки – всё дрожит от едва сдерживаемого желания в последнем немом вопросе.

– Да… – Стон-выдох ему на ухо.

И он двигается вперед.

Нестерпимо медленно, хотя ничто ему не мешает. Она гладкая, влажная, готовая его принять, более чем готовая, истекающая от готовности. Но он не торопится, совсем. Медленно, очень медленно. Но наконец-то полностью в ней.

– Не больно? – шелестит его тихий голос.

– Ви-и-ик… А ты можешь задавать свои дурацкие вопросы и двигаться одновременно?

– Могу. Но ты мне скажи, обязательно скажи, если будет больно…

– Двигайся, черт тебя подери! – Она резко обхватывает его бедрами.

Даже железное самообладание, замешанное на страхе причинить боль любимой, может исчерпаться. Он начинает медленно, но быстро теряет себя. От того, как она прогибается под ним, как вжимается в него, как впиваются в его плечи ее ногти. И ее всхлип, такой жалобный, такой знакомый. Замер, парализованный ужасом.

– Больно?

– Еще раз спросишь – укушу!

Он вздрагивает, дыхание пресекается.

– Кусай!

Ее зубы с наслаждением впиваются в теплое соленое плечо. Его шипящий выдох.

– Еще раз остановишься – укушу до крови!

Он срывается снова. Уже не может остановиться. Но, похоже, она этого и не хочет. И это выносит ему мозг.

Его удерживает от окончательного падения какая-то тонкая ниточка. Сотканная из дрожи ее тела. Из ее стонов, всхлипов, шумного дыхания. Из напряжения ее живота. Такая жаркая, сладкая, сводящая его с ума… Его Наденька… Должен ее дождаться, хочет с ней, вместе…

Изогнувшись, он опускает руку между их телами. Прижимает пальцем там, где горячо и влажно бьется ее пульс. Совсем громкий стон. Она резко выгибается под ним. Не отпускает ее, помогает, гладит там. Смертельно хочет, что бы она с ним, а он уже не может больше сдерживаться, но с ней, только с ней. И сейчас нет ничего важнее: чтобы они вдвоем, чтобы она с ним…

Дыхание срывается. Миры рушатся. И Наде не остается ничего другого, как снова…

…Улететь. Неудержимо, долгожданно, с ним. Вик, не сумев сдержать себя, падает на нее, еще вздрагивающую под ним. Перестук сердец, переплетаются светлые и темные влажные локоны, смешивается редкое рваное дыхание. И на какое-то время они замирают.

Он не раз представлял