Уинифред Леннокс - Японский гербарий Страница 31

А Кен пытался отвратить ее от японской поэзии, отнимавшей у него жену. Он хотел привязать Зигни к себе, посадить в клетку, как пойманную птицу. Кен сам не отстреливал птиц — только фотографировал их, чтобы, создавая чучело, точно воспроизвести позу, мельчайшие детали оперения, оттенки рогового слоя на клюве. Добывали птиц другие и приносили ему то, что он хотел. Никогда не забыть его голос, трепещущий от волнения, когда он говорил:

— Зиг, как ты думаешь, правая лапка точно поставлена? Мне нужен сторонний взгляд.

Ей приходилось поднимать голову от словаря, в котором она старалась найти одно-единственное слово, которое донесло бы до читателя смысл, уловленный в японском оригинале. А это так трудно — и страна далекая, и век, засыпанный песком времени. Но Зигни год от года становилось понятнее, что человек мало изменился за века. Те же инстинкты собственника, то же стремление к обладанию, желание власти над другим. Особенно у мужчины над женщиной. Ну чем Кен, образованный, богатый, удачливый Кен Стилвотер, талантливый орнитолог-таксидермист, отличается от японца, жившего несколько веков назад? Ничем. От книги к книге Зигни становилось проще вкладывать в стихи ставшие такими ясными мысли.

Они виделись с Кеном два месяца назад — навещали мальчиков. В какой-то миг он поймал ее пристальный взгляд, который, вероятно, раздражал его своим неясным смыслом. Может, ему показалось, что Зигни рассматривает его как предмет для исследования и умозаключений? Мол, каков теперь бывший муж, ныне муж другой женщины? Именно так это и было. Внезапно он задал странный вопрос:

— Ты меня презираешь, Зиг? Я напоминаю тебе какого-нибудь неоперившегося птицелова из японских стишков? — Потом умолк и задал вопрос, который не давал покоя ей самой: — А что ты станешь делать потом? Когда закончишь все двадцать книг?

— Испытаю большое удовлетворение, — засмеялась она. И добавила уже серьезно: — Испытаю радость, оттого что смогла сделать мне предназначенное.

— Ну а дальше?

— Заберу тебя обратно, — неожиданно слетело с губ Зигни.

Она увидела, как внезапно в глазах Кена вспыхнул огонь.

— Но я не вещь, Зигни. — Голос Кена стал очень тихим.

— Я пошутила. Извини. У тебя прелестная семья. Замечательная жена, очень активная. Салли известна в женском движении.

— Откуда ты знаешь? — Кен вскинул светлые брови и требовательно посмотрел на нее.

— Я слежу за событиями в мире, читаю газеты. Миссис Салли Стилвотер вместе с другими женщинами сделала «Одеяло Мира», на котором вышиты портреты детей из разных стран. Знаменитое американское «Одеяло Мира». Там есть и портреты твоих дочерей. И активистки возят его по разным странам. Недавно они были в Восточной Европе и произвели фурор. Их принимали, будто представителей Госдепартамента.

Кен засмеялся.

— Совершенно верно. Салли приехала невероятно счастливая. Она никогда не думала, что может дать столько интервью — в Варшаве, в Софии, в Праге. Но, Зигни, это все так далеко от тебя, от твоих интересов! Почему…

— Почему я слежу за твоей жизнью? Потому что ты всегда со мной, даже если далеко от меня. Знаешь, у меня странное чувство, будто ты уехал в далекую длительную экспедицию.

— Ну, если жизнь как таковую считать большой экспедицией, то да…

Зигни засмеялась.

— Как все-таки странно… Мне кажется, ты вернешься из нее. — И мысленно добавила: ко мне.

Больше они не говорили ни о чем, кроме мальчиков. Сыновья радовали их.

— Наверное, нам стоит познакомить Питера и Зигфрида с твоими дочерьми, — сказала Зигни, прощаясь с Кеном.

— Да, конечно. Девочки здорово повзрослели. Между прочим, — он усмехнулся, — Салли собирается сделать из них таких же активисток, как сама.

— Правда?

— Она намерена взять их с собой в предстоящую поездку.

— Это хорошо. Старшей уже шесть?

— А младшей почти пять.

Она кивнула.

— Желаю удачи, Кен.

Они распрощались. Кен улетел в Штаты, а Зигни снова вернулась в Арвику.

А потом снова работа, поездки к издателю, радость от вышедших книг. Но почему она сидит сейчас и все это вспоминает? Все уже в прошлом. Прошлое — это опавшие листья, мириады опавших листьев. Еще не сгнивших, но уже тронутых тлением. А может, еще не все опали и не сорвался последний лист, не упал, медленно кружась и оседая на раскисшую землю осеннего сада или на влажную зелень утреннего газона? Зигни передернула плечами.

Если этот лист — она сама, то она еще держится.

Что такое след, который человек оставляет на земле? — не впервые спрашивала себя Зигни. Неужели дети, которые живут после тебя и дольше тебя? Кто вспоминает о детях американца Билла Рэдли? О Сэре, о ее сестрах, которых сама Сэра вряд ли хорошо помнит? Вспоминают дела человеческие. Помнят ботаника Билла Рэдли, который прославил городок Вакавилл на все времена.

Могла ли она, Зигни, знать, что рожденный ею ребенок будет болен? Разве это зависело от нее, и только от нее? Нет. Но перевод японских стихов, если так можно выразиться, здоров, потому что его здоровье зависит от нее одной.

Так что же дальше? Дальше… У нее дети, у нее наверняка будет новая работа, новые переводы с японского. Конечно, уже не такие, как «Собрание мириад листьев». Она должна считать себя избранницей богов и быть благодарна снизошедшему на нее счастью.

Ну а личная жизнь? Любовь? В мире все проистекает из любви, это ясно. И чем сильнее любовь, тем больше удовольствия от жизни. После развода с Кеном Зигни могла принять руку и сердце не раз — потому что мужчины, увидев Зигни, которая с годами стала не просто красивой, а невероятно женственной, словно оттого, что постигла мудрости любви сотен мужчин, хотя и на бумаге, и узнала отзыв на эту любовь сотен женщин, — замирали, увидев ее. Они напоминали Зигни собак, которые делали стойку, завидев дичь, водили носом, не в силах понять — что за невиданный зверь перед ними. Многие отходили, опасаясь за свое сердце, а были и такие, кто не прочь попробовать рассмотреть поближе.

Но у меня есть Кен. Только с ним буду я всегда. Однако он ведь не восточный шейх, чтобы иметь гарем, одернула себя Зигни. И потом, если он сам развелся со мной, значит, я ему не нужна, пыталась уговорить она себя, но чувствовала фальшь в своих рассуждениях.

Чепуха, говорила она себе.

— Чепуха. Все это чепуха, — именно так она ответила Тревору Макхикни в последний день пребывания в Санта-Фе.

Он с усмешкой посмотрел на нее и помчался вниз с горы, словно уносясь от роя пчел, с которым больше не мог справиться. Наверное, решил, что Зигни может закусать его до смерти, как десяток пчел…