Ширли Лорд - Сторож сестре моей. Книга 2 Страница 32

— Заткнись, — его голос охрип от переполнявших его эмоций, состоящих из боли, стыда и гнева. Никогда прежде он не разговаривал так с дочерью, тем не менее он повторил. — Заткнись, черт возьми, заткнись.

Они сидели молча, пока Бенедикт подписывал счет. И только когда они стояли на улице под нежаркими лучами весеннего солнца, дожидаясь, когда их представительные машины подадут к подъезду, лишь тогда Бенедикт отважился заговорить.

— Я не хочу, чтобы так произошло, но если ты когда-нибудь снова упомянешь об этом, несмотря на то, что мне будет очень больно, я никогда больше не смогу назвать тебя своей дочерью.

— Но… но… как же Чарли?

— Никаких «но». Я не шучу. Если твой брат хочет уйти, как ты утверждаешь, удачи ему. Пусть уходит.

— Не верю, что ты говоришь серьезно. — У Сьюзен изменился голос. — Если он уйдет, сможет ли он когда-нибудь вернуться?

Когда шофер распахнул перед ним дверцу автомобиля, Бенедикт взглянул сверху вниз на лицо дочери. Ему снова стало нехорошо. Она казалась испуганной, но еще она была так похожа на Хани.

— Повторяю, я отвечаю за каждое свое слово.

Возможно, Сьюзен и выглядела испуганной, но она не зря была его дочерью.

— Если он попытается поработать на Уоллстрит — а я уверена, что это большая ошибка, — сможет ли он вернуться? — настаивала она.

— Это зависит…

— От чего?

Он сел в машину и захлопнул дверцу. Он не мог ответить, потому что не знал.

На улице было еще светло, именно по этой причине Чарльз потерял счет времени, пытаясь закончить как можно больше начатых и незавершенных дел прежде, чем покинуть компанию. Уже третий вечер подряд он засиживался допоздна. Сегодня вечером, около восьми, он обещал позвонить Наташе, если появится шанс, что они смогут встретиться.

Из окна одного из верхних этажей здания он видел, как на мигающем табло «Ньюсуик Билдинг» вспыхивают цифры, показывающие время, — без двадцати восемь, а затем температуру воздуха — семьдесят четыре градуса[3]. Неудивительно, что ему так жарко. Его рубашка прилипла к телу. Секретарша, которая уже давно отправилась домой, была права, назвав глупым сезоном этот период, длившийся всего несколько дней — официально установленный срок для отключения центрального отопления и включения централизованной системы кондиционирования воздуха в огромном небоскребе. Подобно сотням других служащих «Тауэрс», она даже не представляла, во сколько обходятся компании коммунальные услуги, сколько они добавляют… Господи, что это с ним? Зачем он теряет время, размышляя о таких вещах? Больше ему нет необходимости беспокоиться о соотношении прибыли и убытков фирмы «Луиза Тауэрс».

Позевывая, Чарльз откинулся на спинку кресла. Как тихо в офисе. Тишина усугубляла его уныние, от которого он не мог избавиться в течение последних недель. Он вздохнул и попытался вникнуть в цифры, разложенные перед ним на столе.

Он подскочил от страха, когда кто-то постучал в дверь.

— Войдите.

Он глубоко вздохнул, когда в кабинет вошла Луиза, но не та, привычная ему женщина, Луиза Тауэрс, неотразимая в своей красоте и уверенная в себе. В первый раз за долгие годы ему вспомнился облик по-девичьи трогательной Луизы, впервые встреченной много лет назад в Лондоне. Тогда она была еще Людмилой. Сегодня вечером ее черные волосы были небрежно отброшены назад, она была одета в брюки и простую белую рубашку; белый свитер, повязанный вокруг плеч, подчеркивал белизну ее лица, такого юного и беззащитного без косметики, как… Чарльз покопался в своей памяти… Нет, не как у Наташи, но как у кого-то очень на нее похожего.

И даже неуверенность и застенчивость, с какой Луиза приближалась к его письменному столу, отличалась от ее обычной манеры поведения. От этого он занервничал еще больше.

Он услышал свой дрожащий голос, когда сказал:

— Луиза, ради Бога, в чем дело? Что-нибудь не так?

— Не так! А что теперь так? — Слезы заструились по ее лицу.

Чарльз взглянул на дверь у нее за спиной, оставшуюся открытой. Не войдет ли сюда сию минуту отец? Он торопливо пошел закрывать дверь, и она прочитала его мысли.

— Я одна. Твой отец в Вашингтоне. Я должна была прийти… Чарльз…

Когда он приблизился к ней, она умоляюще протянула к нему руки.

— Чарли, — повторила она.

Он мог поклясться, имя прозвучало, как «Шарли», точно так же, как в давно минувшие дни.

— Пожалуйста, не уходи… — последовала долгая пауза. — Не бросай меня…

Он не мог пошевельнуться. Его мысли пришли в такое смятение, что ему почудилось, будто он сходит с ума. Он не узнавал величественную Луизу Тауэрс в этой умоляющей женщине, простиравшей к нему руки. В глубине ее глаз таилась горечь и что-то такое, отчего он почувствовал себя виноватым.

— Луиза… — он подошел ближе, достаточно близко, чтобы ощутить нежный аромат сирени.

Он положил руки ей на плечи, потом взял за руки, мягко опустив их.

— Зачем все это? — прошептал он, отчаянно надеясь услышать ответ, который все поставит на свои места в этом безумном мире. — Ты знаешь, я только хотел помочь, сделать все, что в моих силах, как ты просила меня, чтобы Наташа почувствовала здесь себя, как дома. Почему все так ужасно получилось? Что она сделала, за что ты возненавидела ее? Что я сделал?

— О, Чарли, ничего, ничего…

Аромат сирени обволакивал его, он исходил от ее волос, кожи. Он заглянул в полные слез глаза Луизы. Дрожащим пальцем он коснулся ее ресниц. Она обратила к нему лицо, прелестное лицо, черты которого он так хорошо знал, но теперь на нем отражалось страдание, темные тени залегли вокруг глаз. Внезапно она обхватила его руками за шею; он почувствовал, как ее полные груди прижались к его влажной рубашке, мягкая шерсть ее свитера щекотала его кожу. Ее губы были приоткрыты, словно клюв голодного, жаждущего птенца.

Он ничего не мог поделать с собой. Он яростно поцеловал ее, словно желая растерзать рот, увлекавший его к гибели. Языком он раскрыл ее губы. Она отвечала с такой страстью, что он едва сохранял равновесие. Она походила на изголодавшегося ребенка, жадно поглощавшего ртом его поцелуи, но чем больше она теряла контроль над собой, тем больше его желание превращалось в смесь вожделения и гнева. Он желал ее, но в то же время он хотел наказать ее за каждый миг страстного томления, которое возбуждало в нем ее тело.

Когда она стала покрывать его лицо поцелуями, чувство вины полностью покинуло его. Она была той, кем, по словам Сьюзен, всегда была — всего лишь шлюхой, ведьмой, порочной соблазнительницей, которая завлекла отца в свои сети так же легко, как сейчас она пыталась завладеть им. Они оба предавали отца, но когда ее рука начала расстегивать его брюки, ласкать его вздымающийся пенис, он не смог остановиться. Это была знойная женщина, покорная плоть в его руках, служанка, рабыня.