Ирина Кисельгоф - Холодные и теплые предметы Страница 33

Если у тебя плохое настроение – читай японскую поэзию. Если у тебя хорошее настроение – читай японскую поэзию. Если у тебя нет настроения – читай японскую поэзию, и настроение появится, хорошее или плохое. Японская поэзия – это печаль одиночества. Японская поэзия не будит воображение читателя, она проявляет его настроение, как фотоснимок. Ты читаешь и думаешь: это обо мне, даже если поэт имел в виду совсем другое. Потому лучше японца обо мне никто не расскажет.

Не знаю отчего,Мне кажется, что в голове моейКрутой обрыв,И каждый, каждый деньБеззвучно осыпается земля…

В моей голове беззвучно осыпается земля. Каждый день. Я вижу землю и не слышу, как она падает. Я чувствую себя старой. Старею и лежу. Ничего не ем. Просто не хочу. Я пьяный врач, который говорит, что меня больше нет.

Я пьяна печалью одиночества. Я пробую ее на вкус. Она прекрасна. Своеобразная горечь от наслаждения. Вкус красного сухого вина. Терпкого-терпкого, вяжущего-вяжущего, красного сухого вина. Вкус крови виноградин с их косточками и плодоножками. Виноградины умирают, раздавленные чужими ногами, чтобы доставить наслаждение от горечи их вяжущей и терпкой крови.

Зачем меня ты раздавил? Чтобы я пьянела от собственной горечи? Почему ты меня забыл? Чтобы пьянела от наслаждения своей горечью?

Я хочу, чтобы ты умер! Хочу, чтобы тебя никогда не было! Чтобы ты никогда не жил! Хочу вернуть все назад до того дня, как мы встретились. Я хочу быть счастливой или хотя бы спокойной.

«Когда он придет?» – спрашиваю я себя каждый день, зная, что он не придет, не позвонит, не напишет, весточки не пришлет.

Я произношу его имя про себя и вслух. Тихо и громко. По слогам и по буквам. Его имя означает горе невыносимое, горести нестерпимые, несчастья неисчислимые, беды непоправимые и разлуку вечную. Его имя звучит как гора, ее нельзя обойти, объехать, покорить. Гора близко, но далеко, дальше не бывает. Его имя пахнет гарью, пожарищем и пепелищем. Его имя пахнет тем, чего уже не осталось, сгорело дотла. Вот что такое его имя!

Что мне делать? Жить без него и выть. Вот что!

Господи! Ну зачем же я с ним встретилась? Ненавижу обоих. Ненавижу всех, вместе взятых, на всем белом свете. Помоги мне, господи!

Я не могу спать. Совсем. Я закрываю веки и вижу его глаза. Внимательные, неподвижные, огромные глаза. В их радужке обрыв, сразу у края. Она проваливается к зрачку. Я стою на ее краю. И начинается обвал земли цвета грозового неба. Без звука. Земля сыпется вместе со мной, забивая рот. Я падаю в черную темноту зрачка, и мне не страшно. Я уже задохнулась землей цвета грозового неба.

А розы ветров-то нет. И не было никогда.

Димитрий подарил мне букет цветов. Впервые. А я вспомнила букетик балетных цыплят и заревела. Нелепый, глупый, бессмысленный букет пыльной аптечной ромашки. Его давно уже нет. Забыт, разодран, рассыпался. Трупики балетных цыплят валяются на городской свалке среди выброшенных, негодных вещей. Среди отжившей жизни.

Я реву, а он целует мне руки и слезы. Я лежу на кровати, он стоит передо мной на коленях. Может, мужчины, стоя на коленях, целуют жалких женщин? Женщин – инвалидов души или тела?

Никогда не позволю целовать себя на коленях! Я сильная! Такая сильная, что хочется плакать.

Я глажу его по волосам. Мне жаль его. Ему не повезло так же, как мне. Мы полюбили того, кого не стоит любить. Никогда. Ни под каким видом. Ни при каких обстоятельствах.

Я сижу у Димитрия на коленях и шмыгаю носом. Он гладит меня по голове. Я что, пятилетняя бедная дурочка? Он что, мой отец? Папа?

Его Святейшество! Вот кто он! Терпеть не могу жалельщиков! Смотрят зеваками на то, на что смотреть нельзя. Позорище! Позволить видеть меня в таком состоянии… жалкой, беспомощной, пятилетней дурочкой!

Никогда не позволю дарить мне цветы! Знаете, кто носит цветы в больницу? Цветы больным носят не родственники, близкие или друзья. Близкие приносят то, что нужнее всего. Приносят немудреные мелочи, которые означают то, что тебя знают как облупленного. Знают, что важно для тебя, а что нет. Цветы носят сослуживцы, начальники, любые другие, посторонние, совсем чужие тебе люди. Формальное, ни к чему не обязывающее внимание.

Терпеть не могу цветы. Выбросить к чертовой матери!

Я люблю читать. Привыкла читать с детства. У моей кровати две стопки книг. Прочитанные и еще не прочитанные. Мои любимые книги. С детства. Я пробегаю глазами за пару часов даже самую толстую книгу. Я помню их наизусть. Одна стопка уменьшается, другая увеличивается. И все начинается вновь. По замкнутому кругу.

Зачем я это делаю? Не знаю.

Глава 13

С пасти себя от стресса можно разными способами. Хотя что я говорю? Спасти себя от стресса нельзя. Нельзя щелкнуть пальцами, чтобы вмиг все прошло. Я спасаю себя от стресса, закрывая мои горести, беды, неприятные воспоминания в особом сундуке моей памяти. Щелкает амбарный замок, больше я думать о них не должна. Ни под каким видом. Избегать любым способом. Любой психотерапевт скажет, что это не выход. Плевала я на психотерапевтов. Буду лечить себя, как считаю нужным. У меня высшее медицинское образование. Я врач, между прочим.

– Вы с ним расстались? – спросил Димитрий.

Я кивнула.

– Это правда?

Я снова кивнула.

– Хорошо. А то мне уже черт знает какие мысли в голову лезли. Или тебя прибить. Или его найти и убить. Нанять частного детектива. Но следить за тобой – это…

– Омерзительно.

– Нет. Это для тебя повод сбежать. Следить, знать и не сказать тебе. Это мазохизм. Не следить и не знать. Тоже мазохизм, но это легче. Легче, потому что я сам себя боюсь. Сам не знаю, что сделаю. Мне кажется, я могу убить. Это нетрудно. Я это вижу. Надо только привыкнуть к этой мысли. И все.

– Это была блажь. Эпизод. Так с каждым бывает. Сам знаешь.

Трудно произнести эти слова. С каждым словом я теряю что-то очень важное. Но ничего. И это скоро пройдет. Я знаю. Я справлюсь.

– Правда?

Вместо ответа я его целую. Целую, потому что люблю.

Как мне повезло! У меня есть Димитрий. Старый добрый друг и любящий муж в одном лице. Разве может быть такое на свете? Надо только его полюбить. Да я и люблю его. Я к нему привыкла. Он знает меня как облупленную, я знаю его. Он прощает мои слабости, я прощаю его слабости. Все просто замечательно! Дай бог каждому.

– Анна Петровна, вы замуж собираетесь? – спросила меня Лухтина, блестя глазами от любопытства.

Теперь Димитрий снова заезжает за мной. Почти каждый день. И мы едем к нему домой. Заниматься любовью. Все это видят. Вся больница. Ну и что? Кого это трогает?

– Моя личная жизнь никого не касается. Если она не мешает лечебному процессу, – холодно отрезала я и окинула Лухтину таким взглядом, что она стала заикаться.