Наталия Терентьева - Знак неравенства Страница 34

Но как приятно в минуты осознания своей слабости или трусости сказать себе: «Да, я — просто большой ребенок. Искренний и непрактичный. Не могу иначе. Живу, как душа прикажет, куда река вынесет… Сегодня — так, завтра… — еще не знаю как… Не загадываю, не планирую… И что я могу с этим поделать?»

Денис отогнал прочь неприятные мысли, заворочавшиеся в душе, и пошел к Оксане.

В церкви после службы было много народу, туда-сюда сновали бабуси, с сосредоточенным видом переставлявшие свечки поближе к иконам. Алена посмотрела на лица людей, стоящих в разных уголках церкви: кто-то молился, кто-то просто смотрел на иконы, как на окошки в другой, потусторонний, загадочный мир, где есть таинственные существа, способные простить тебе твой самый страшный грех. Простить и отпустить его… Но на самом деле нельзя же войти в церковь клятвоотступником, предателем, насильником, а выйти — чистым и безгрешным, как трехлетний ребенок.

Церковники не устают повторять: надо самому осознать грех, почувствовать, что-то, что давит сзади на спину, — это вовсе не груз прожитых лет, а все плохое, что было сделано за эти годы. Нашел в себе силы осознать — уже полдела. Теперь осталось прийти в церковь и попросить прощения. И кто-то там, в загадочном мире, имеет силу и право сказать: «Ну ладно, не майся больше. Сделал — ничего. Только больше так не делай. Прощаем тебя…» И вот уже больше за спиной не давит, и на сердце не скребет, и ничто не будит посреди ночи, в часы, когда все, о чем не хочется думать днем, встает перед тобой и требует: «Разбирайся!» Теперь же ты сам по себе, а грех твой — сам по себе. И тебя больше не мучает. Но ведь то плохое, что было совершено, никуда не делось, оно так и осталось в прошлом, которое не изменить, в душах людей, которым было плохо из-за тебя… С этим как быть?

Чем дольше Алена работала в церкви и волей-неволей вслушивалась и вдумывалась в то, что говорится на службе, тем чаще она задумывалась о том, что точно есть какая-то тайна, какая-то высшая сила, посланцы которой и рассказали людям о моральном законе… Либо сами они его и придумали и теперь следят за тем, как он здесь, на Земле, соблюдается… Или уже не следят? И нет никакой силы? А посланцы были такие же люди, как мы сейчас, — с зажигалками, с ракетами и компьютерами, а мы тогда были очень дикие и ели друг друга… И они нам дали огонь и рассказали о моральном законе, о котором им тоже кто-то рассказал, когда они были дикими…

Алена в который раз почувствовала, что она близка к какой-то разгадке, но мысли упорно не хотели дальше двигаться в этом направлении. Потому что сказано: платок надень чистый и поверь, а не размышляй и не пытайся понять то, что от тебя надежно спрятали. То, что надо знать, — все рассказали, и не раз… Путались только разные боги в своих рассказах… То так рассказывали, то эдак… В одном были едины: береги свою душу, дороже ее ничего нет на свете, думай о хорошем, не делай плохого, не делай больно другой душе…

Алена подошла к отцу Григорию, который слушал прихожанку средних лет и, наклонив голову, кивал. Хорошо одетая женщина, в строгом костюме, на каблуках, стояла близко к отцу Григорию и плакала. Время от времени она машинально вытирала слезы краем большого полупрозрачного платка, накинутого на голову.

— И сил моих нет, батюшка. То уйдет, то придет, два месяца поживем, опять к ней уходит, в открытую уже.

Священник покачал головой:

— А ты, матушка, не принимай его.

— Не могу… — заплакала прихожанка. — Я люблю его, прощаю…

— Больше Бога ты его любишь, а это плохо. — Отец Григорий заметил стоящую поодаль Алену. — На исповедь приходи, на причастие. Ты прости, матушка… — Он перекрестил ее. — Бог милостив, терпи. — Сделав знак Алене, отошел в боковой придел.

Женщина вслед ему прошептала искренне:

— Спасибо, батюшка…

Алена подошла к священнику и сразу спросила:

— А в чем мой грех, отец Григорий?

— Ты взяла чужое, — мягко, но тоже сразу ответил тот.

— И вы считаете, мой ребенок поэтому должен всю жизнь прожить без отца?

— Тебе нужно искупить свой грех раскаянием и смирением. И не пытаться разрушать чужую жизнь.

— Но он сам просил меня родить ребенка…

— Давно это было?

Алена опустила голову:

— Давно…

— Поэтому не лги себе, — вздохнул священник. — Скажи ему, что полюбила другого. Расстанься сейчас. Бог поможет. А он пусть растит свою дочь, которая его любит.

Алена посмотрела в лицо отцу Григорию. Он спокойно улыбнулся в ответ на ее взгляд.

— Господь тебя не оставит. Только не упорствуй в грехе.

— Вы… уверены, что вы всегда правы, отец Григорий? Ведь люди вас слушают.

— А ты послушаешь? — опять улыбнулся батюшка.

— Не знаю… Простите меня. — Алена быстро ушла, не оборачиваясь и не перекрестясь.

Алена подошла к дому около девяти часов вечера. Было еще светло, но так промозгло, что во дворе, на площадке, где обычно вечером гуляли с детьми, никого не оказалось.

Она обошла двор кругом, хотела покачаться на качелях, но передумала — не ровен час, закружится голова.

Алена решила зайти за свой дом, посмотреть, не зацвела ли черемуха, и сорвать несколько цветочков мать-и-мачехи, которые рвать днем, вместе с маленькими детьми, ей было неловко. И так Денис часто говорит, что она все никак не ощутит своего солидного возраста… Вот малыш появится, тогда, наверное, она перестанет ощущать себя девочкой, перестанет задавать глупые вопросы и одеваться как студентка…

Проходя мимо трансформаторной будки, она присмотрелась — ей показалось, что прямо у самой стены синеют какие-то цветы. В конце апреля было двадцать пять градусов — так, может, это уже выросли незабудки? Алена подошла поближе. Нет, конечно, это просто просвечивал через молодую траву голубой полиэтиленовый пакет. Она повернулась, чтобы уйти, и вдруг прямо перед собой увидела непонятно откуда взявшуюся небольшую белую собаку, похожую одновременно на бульдога и на огромную крысу. Алена вспомнила, как, первый раз увидев такую породу, она засмеялась и сказала Денису:

— Смотри, какая чудная! Похожа на крысу!

А тот, не улыбнувшись, ответил:

— Тебе что, смешно, что она на детей бросается? И откусывает у них руки?

Алена в ужасе посмотрела на собаку и перевела взгляд на Дениса:

— Правда?

— Тебе сколько лет, заяц? — спросил Денис, который то умилялся наивностью Алены, то она начинала его раздражать. Нельзя в тридцать лет удивляться, радоваться, пугаться, как в двадцать. Нельзя… Надо взрослеть, надо быть осторожней и с людьми, и с собаками…