Джудит Крэнц - Все или ничего Страница 34

Интересно, подумала Джез, бывает ли, чтобы отец засиживался перед фотографией, глядя в глаза Сильвии, или это уже просто привычка – держать в спальне одну-единственную фотографию?

Сильвия Норберг приехала в Калифорнию в январе 1959 года. Студентка одного из театральных училищ Швеции. Ей не было еще и двадцати, когда она снялась в фильме Ингмара Бергмана, после чего ее приметил Голливуд. Сильвия была единственным ребенком в семье стокгольмских интеллектуалов: отец – искусствовед, а мать – известный дизайнер. Они вели обычную для богемы бурную жизнь, центром которой была Сильвия. Родители сознательно развивали рано заявивший о себе талант дочери, поощряя в ней сильное врожденное чувство индивидуальности.

Родители наделили Сильвию как бы особой силой личности, которой обладают люди, не знающие сомнений и не нуждающиеся в признании и одобрении.

Сильвия обладала редким качеством: полной и безоговорочной уверенностью в правильности сделанного выбора – уверенностью, которая в зрелой женщине встречается редко. И в детстве, и в юношеские годы ее свободомыслящие родители старались подчеркнуть одно: жить нужно так, как считаешь правильным. И Сильвия Норберг выросла настолько уверенной в каждом своем шаге и настолько решительной в предъявлении своих прав, что никто никогда в них не усомнился.

Она стала национальной звездой, снявшись в первом же американском фильме, поскольку относилась к той породе актрис, которые неизбежно становятся звездами, стоит им только появиться на экране, как это было с Одри Хэпберн после «Римских каникул». Сильвия приняла свою «звездность» с очаровательной и сдержанной грацией, без благоговейного страха или изумления перед неожиданным поворотом событий, словно юная принцесса, которая от рождения знает, что судьбой ей уготована корона.

Она настолько отличалась от других голливудских звезд – поведением и манерой держаться, восприятием жизни и системой ценностей, жизненной ориентацией, обворожительной важностью и серьезностью, – что пресса с огромным уважением подхватывала любое ее высказывание. Она завоевала любовь у газетчиков, не приложив для этого даже малейших усилий со своей стороны. По-английски она говорила чуть более правильно, чем нужно, с едва заметным скандинавским акцентом, что придавало ее словам особую очаровательную весомость и значимость, которых нет ни в одном варианте разговорного английского.

Сильвия Норберг была красива, но не сексуальной красотой «нордической» блондинки с белыми, как лен, волосами. Волосы у нее были скорее русые, с легкой природной волной, подстриженные просто, до подбородка. Ее ясные серые глаза источали особый свет, переменчивый и таинственный – так переливается, наверное, лунный камень, – сияние, которое можно было разжечь словом и словом же погасить, чарующее сияние, заставляющее каждого, кто встречался с нею, задуматься, о чем она сейчас размышляет. Радушная и приветливая, отзывчивая, Сильвия была красива естественной, трогательно простой и открытой красотой – лесная нимфа, свежая и чистая, что полностью отвечало духу начала шестидесятых годов. Она напоминала чувственную девчонку-сорванца с острым умом – именно так можно было бы выразить суть того образа, к которому стремились в то время женщины в противовес утонченному, зрелому, подчеркнуто женственному образу, характерному для звезд прошлого.

Безразличная к общественному мнению, не признающая никаких границ, которых обычно требует от человека жизнь, Сильвия жила, подчиняясь простому девизу: она всегда получит то, чего хочет.

За свои юные годы она могла бы привести немало примеров, когда сумела выбрать правильный поворот на жизненной тропе. Но Швеция, она прекрасно понимала это, не так сложна, как Голливуд. В кинобизнесе, если не постоять за себя, придется подчиниться системе, а это ей не по душе.

После того как летом 1959 года был завершен второй фильм с ее участием, Сильвия решила передохнуть – в тот самый момент, когда любая амбициозная американская актриса, не задумываясь, с головой бы ринулась в карьеру, забыв обо всем на свете. Но Сильвия только что снялась в двух серьезных фильмах подряд без передышки, пройдя все круги ада, неизбежные для рождения новой звезды, – встречи и интервью, позирование для фото, – и пришла к мысли, что должна взять небольшой отпуск, чтобы немного освоиться в новом качестве.

В Швецию поехать она не могла – в сентябре ее уже ждали съемки. Она должна была приезжать в Голливуд в июле и в августе на примерку костюмов, грима и париков. Однако потребность вновь услышать шведскую речь, поговорить самой на родном языке была неодолима. Она скучала по мелодии родной речи куда больше, чем могла предположить, а потому откликнулась на настойчивое предложение Свена Хадсена, двоюродного брата ее отца, владеющего небольшой шведской кофейней в Сан-Хуан-Капистрано, провести у него отпуск.

Там она будет неподалеку от Лос-Анджелеса, так что всегда успеет вскочить в поезд и добраться туда на день-другой, если потребуется. И в то же время крошечный городок, раскинувшийся вокруг величественных руин христианской миссии, казался ей настолько необычным и старомодным, настолько удаленным от избитых троп, что провести там лето значило получить тот же заряд свежести и бодрости, который может дать лишь путешествие в чужие страны. Первый фильм с ее участием, как заверил ее Свен, не добрался еще до единственного кинотеатра в Сан-Хуане, а следующий вообще до осени на экраны не выйдет.

– Конечно, кое-кто из местных тебя может узнать по фото на обложке «Лайфа», – сказал Свен, – но докучать тебе они не станут, если ты сама не захочешь, а уж на меня можешь положиться: я лишний раз твоей известностью хвастать не стану.

Весной 1959 года Майк и Лидди Килкуллен вынуждены были окончательно признаться друг другу, что их совместная семейная жизнь подошла к концу. Совместное воспитание дочерей – очень слабое звено для того, чтобы так долго удерживать людей вместе. Просто раньше им не хватало смелости признаться, что каждый из них сделал неверный выбор.

Тридцатилетие Лидди лишний раз напомнило ей о всех ее недовольствах, высветив их с новой силой, и заставило принять решение уехать, пока она еще в состоянии это сделать. Валери исполнилось одиннадцать, а Фернанде восемь лет, и Лидди вынашивала по отношению к ним твердые как кремень и возвышенные планы. Пусть хоть у них будет то, чего лишила себя она и чего им никогда не получить, если дети вырастут тут, на ранчо. Хватит того, что она вынуждена была целых десять бесконечных лет терпеть эту изоляцию от жизни большого города. Если немедленно не забрать девочек отсюда и не поместить их в приличную школу, они так и не приобретут того лоска, который необходим, чтобы занять в мире достойное их место.