Анна Берсенева - Яблоки из чужого рая Страница 36

– Смотри, люстра какая, – показала Анна. – По-моему, из лебяжьего пуха. Нравится тебе?

– Не знаю, Анюта, – сказал Сергей. – Я в этом ничего не понимаю, ты же знаешь. Наверное, красивая, раз тебе нравится.

Он действительно не понимал, что красиво и что некрасиво в том предметном мире, который она чувствовала и любила, о котором научилась писать глубоко и ярко. Когда-то он просто любил жену и потому любил в этом мире то, что любила она. Оказывается, эта привычка была у него такой сильной, что не исчезла даже вместе с любовью к жене.

– Не то чтобы красивая, но все-таки необычная, – сказала Анна. – А вот эта – точно красивая! – обрадовалась она, показывая на другую люстру, серебристо-палевую, сделанную из каких-то полупрозрачных чешуек. – Я даже не пойму, из чего она. Как будто из лунника, помнишь?

Вряд ли он помнил округлые, похожие на крупные монеты, листья лунника. Сухие букеты из этого растения стояли в каждой квартире гарнизона – как и вазочки, связанные из белых катушечных ниток и вымоченные для твердости в соляном растворе. Или как пестрые елочные бусы, свернутые из разрезанных журнальных страниц. Эти нехитрые украшения делали все офицерские жены, и букеты из высохшего лунника тоже. Вазочки из просоленных ниток Анна терпеть не могла, а лунник любила, даже несмотря на то, что он нравился майорше Тамаре Григорьевне, у которой вкус отсутствовал напрочь.

Но, конечно, Сергей не мог помнить какой-то лунник, который последний раз видел двадцать с лишним лет назад. Да и тогда вряд ли видел – то есть видел, но вряд ли замечал.

– Помню, – тем не менее подтвердил он.

Он не прошел за Анной в глубь магазинчика – стоял у входа, рассеянным взглядом скользя по батистовым подушкам и кружевным рамкам, которыми были уложены и уставлены столы и полки.

– Еще только пять минут, – просительно сказала Анна. – Рита в Лондон едет через неделю, я бы ее сюда направила, если здесь что-нибудь интересное найдется.

– Смотри, смотри, – кивнул он. – Я же никуда не тороплюсь.

Хотя изучение магазинчика было не столько прихотью, сколько производственной необходимостью, Анне все же не хотелось, чтобы Сергей ждал слишком долго. Когда-то он терпеть не мог магазинов, и затащить его туда за покупкой, для совершения которой требовалось его присутствие, было просто мучением. Правда, теперь это, кажется, изменилось. Не сам ведь собою появился у него темно-серый плащ, и серый же, но едва заметно и дорого отливающий синим костюм, в котором нет нарочитого дендизма, но есть ненарочитая элегантность, и тонкий шерстяной шарф, на котором чуть заметно серебрится туманная пыль… Хотя, скорее всего, его просто водит по магазинам нынешняя жена, и, наверное, ей тоже нелегко бывает уговорить его на это.

Анна прошла в дальний угол магазина и принялась разглядывать небольшой обруч из засушенных роз и медных шариков; как она догадалась, это было авторское колье.

И тут ее внимание неожиданно привлекло летнее платье. Оно было так легко брошено на кресло, как будто какая-то неведомая хозяйка приготовила его для вечернего выхода и лишь на минутку где-нибудь задержалась. В том, что Анна его заметила, неожиданность была, собственно, только одна: она совершенно не собиралась покупать платье, тем более летнее, тем более такое легкое и праздничное. Она давно уже покупала одежду, только когда это было необходимо, а сейчас, в феврале, никакой необходимости в покупке летнего платья не было.

– Аня, я правда никуда не спешу, – услышала она голос мужа и вздрогнула. Неужели ей так сильно захотелось примерить это нежное, беспечное платье, что даже со стороны стало заметно? – Можем здесь хоть заночевать, не то что платье померить.

Ей стало неловко под его внимательным взглядом, и, чтобы избавиться от этой неловкости, она взяла платье и поскорее прошла за расписную ширму.

Оно было шифоновое, действительно легкое, как воздух, и такого же неясного и прекрасного цвета, как подкрашенный всеми вечерними огнями февральский лондонский туман. На нем вручную были вышиты цветы, и даже не цветы, а только контуры, только абрисы странных цветов. Когда Анна надела платье, эти абрисы на ее плечах изменили форму – и свою форму, и форму ее плеч и рук, которые показались в контурах цветов какими-то девически тонкими.

Это было неожиданное и, что скрывать, приятное ощущение – собственная молодая утонченность, оттененная цветами. Анна вышла из-за ширмы и спросила:

– Ну как? – забыв на минуту, что Сергей совсем не обязан иметь какое-то мнение об ее внешности и тем более не обязан это мнение высказывать.

– Берем, – кивнул он.

– Прагматик ты, Сережа! – засмеялась Анна. – Я же просто впечатление спрашиваю.

Ей показалось, что выражение его лица – даже не лица, а только глаз – на мгновенье переменилось. Она не находила названия для этой перемены, тем более что длилась это действительно мгновенье, не больше. Кажется, в его глазах появилось что-то… беспомощное, что ли? Но это было так невозможно – что-то беспомощное в его глазах, что Анна не поверила своему мимолетному впечатлению. Да оно и исчезло так же быстро, как возникло.

– Ты забыла, что ли, что я пьяный? – обычным своим тоном сказал Сергей. – Язык у меня заплетается, так что никакого внятного впечатления я высказать не могу. Давай попросту это платье купим. Ты столько времени на мои дела потратила, что грех было бы хоть этим тебя не порадовать.

Может быть, он хотел сказать даже не «порадовать», а «поблагодарить», и только в последнюю секунду смягчил смысл своих слов. Но его слова все равно вернули ее к действительности. В самом деле, ну что она лезет к нему с расспросами о его впечатлениях? Как будто навязывает какую-то никчемную задушевность. Для нее, кстати, такую же никчемную, как для него.

С того дня, когда Анна сказала: «Я не думаю, что ты должен уйти», – они с Сергеем ни разу не говорили о том, как будут теперь строиться их отношения. Правила новых отношений получились неписаными и даже непроговоренными, но правила существовали, они оба их чувствовали. Да они и не сумели бы прожить рядом друг с другом восемь последних лет, если бы не чувствовали этих спокойных, не внешних, а вот именно внутренних, то есть для внутреннего спокойствия предназначенных правил.

И, если подумать, ничего особенного в таковых правилах не было. Когда все это случилось, Анна стала замечать, что если не все, то очень многие семьи живут согласно подобным же правилам, которые кому-то, может быть, кажутся странными, но для семейного пользования очень удобны.

Ее однокурсница Катя Козлова сразу после университета уехала с мужем на Камчатку «за романтикой», родила двоих детей, развелась, после развода родила от бывшего мужа еще одного ребенка, но в Москву к родителям почему-то не вернулась, хотя у бывшего была уже другая семья, и со времени развода не первая.