Елена Гонцова - Ниточка судьбы Страница 37

Третьяков умел пользоваться то ли врожденной, то ли приобретенной видимостью простодушия, которая подкупала всех. Он даже хвастался феерически, вот как сейчас.

— Бунина не было на вас, — ласково заметила Соболева.

— Ничего подобного, — театрально воодушевился Третьяков. — Однажды мы пили там же с Сергеем Довлатовым. Там еще был замечательный Алексей Хвостенко, да жаль, скоро ушел. И понимаете, в какой-то момент видим, с нами сидит Иван Алексеевич Бунин, перед ним графин «Померанцевой», черная икра, белый хлеб. Наливает себе, после — нам. Понемногу, вот так примерно.

Третьяков налил себе две трети широкой коньячной рюмки.

— И точно скажу, я почувствовал — тот Бунин переживал разрыв с последней возлюбленной. И Довлатов это понял одновременно со мной. И спрашивает Бунина, как только выпили, закусили и помолчали: «Как же так, Иван Великий, получиться-то могло?» А Бунин тут такое ответил, женщины, заткните уши…

— Любим мы тебя, Володя, — погладила его по рукаву Соболева. — Пижон ты, забияка, злодей.

Она неуклонно гнула свою линию, дожимала профессора, который в любую секунду мог распрямиться, как пружина.

Но единственное, что удалось Третьякову в этом направлении, клятвенное обещание подготовить Рудольфа к московскому конкурсу безупречно, чтобы он уравновесил несравненную Стрешневу. Это прозвучало довольно странно и даже зловеще, будто «уравновешивать» он собирался в каком-то физическом смысле.

— Чего только не скажешь в шутейном разговоре, — подытожила Соболева.

— А вы, дети-злодеи, не слушайте меня, — продолжал Третьяков. — «Играй, покуда над тобою…», как сказал поэт, тоже пижон и злодей.

— Мне пора домой, то есть на квартиру, — сказала Вера, — надо кошку кормить.

— Непременно возьмите для нее контейнер деликатесов. — Оживился Третьяков. — Я слышал, что ваша чудная киска любит полакомиться. Рудольф, ты должен проводить наше сокровище. Но только до подъезда…

— До подъезда и выше, — сказал Рудольф, как только они оказались на улице.

— А в следующий раз? — спросила Вера выжидательно.

— Никак нельзя, — решительно возразил он.

— Ну если так, едем сейчас же!

Подозрительно быстро появилось авто, вырулившее из-за деревьев, «Мицубиси» серого цвета. Рудик остановил его странным движением, напомнившим жест дирижера. За рулем сидел негр какого-то фантастического размера, так что непонятно было, как он вообще умещается в этой небольшой машине. Он отлично говорил по-русски, вращал глазами и всячески выказывал расположение молодой, красивой паре.

— Строгино! — распорядился Рудик.

— Йес, — согласился негр. — А где ваши саксофоны и виолончели? Я часто сажаю здесь юношей и девушек с футлярами.

— Я играю на органе в кирхе, — пояснил Даутов. — Он ни в какой футляр не влезет. А моя супруга временно утратила интерес к музыке.

— «Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы сниматься в кино», — фальшиво напел негр, разворачивая цветную карту Москвы.

«Но все протрахали», — вспомнила Вера ядовитый комментарий к этой популярной песенке.

Рудик немедленно уловил ее настроение. Эта шутка была известна ему от Веры.

«Сейчас будет выворачиваться. Мол, не для того едут они к нему в гости. А так — поговорить, поглядеть на полнолуние в широкие окна роскошной квартиры. Обсудить планы семейной жизни, вот уж незадача! Все это было давно проговорено, решено за четыре года пятьсот раз».

— Устала? — по-свойски спросил он. — Да вот хоть на час переменишь обстановку. Ты совершенно свободна, разве ты не знаешь?

А Вера, бегло рассматривая мелькающие здания, витрины и пестрые огромные рекламные щиты, думала уже о том, что Третьяков побаивается ее. И что это чувство отчасти перекочевало в лучшего представителя «третьяковской галереи» — Рудольфа Даутова.

Наверное, поэтому она ехала к Даутову. Обычно после размолвок и ссор они бурно любили друг друга, как бы утонченно взрослея в поспешных объятиях и в детской любовной болтовне. А сейчас и вовсе мог случиться момент истины.

«Не знаю, что ему от меня надо? А уж что мне надо от него — настоящая мрачная тайна».

«Точки невозврата» в этой странной дороге из консерватории в водяное и лесное Строгино она еще не достигла. Виноват в том был запас свободы, который никак не исчезал, не превращался в предметный ряд — в какие-нибудь забавные положения, в неумышленную веселость, в непрерывность мелких, но значимых событий. Сейчас же они ехали в стерильном пространстве.

«Похоже, я смотрю на Рудольфа стеклянными глазами. Ну и ладно. Разве не он, а кто-то другой шарашился на Тверской с непотребными девками? Вот черт, с кем и куда я еду? Ладно, будем считать, что я «служу в разведке». Здесь и сейчас. А также «снимаюсь в кино».

Вера физически ощущала, что все зависит только от нее. Попросит остановить авто и выйдет, Даутов не сможет возразить. Прикажет поехать в ресторан, где сейчас Таня и Леня, — поедет.

Жаль, что она совершенно забыла об этой парочке. Надо было устроить именно такую сходку. Да почему-то не получилось. Стало быть, не могло получиться. Сломалось перо, порвалась струна, видно, в следующий раз. Которого, ясное дело, не будет.

Она прислонилась головой к плечу Рудольфа. Пусть думает, что она раскисла.

— Поедем в испанский ресторан, — тихонько заныла девушка. — Там мои друзья. Я обидела их, несчастных.

— Это невозможно, Вера, — запротестовал Рудольф. — Стол накрыт. К тому же у меня сюрприз.

— Надоели сюрпризы, — ответила Вера. — Это же однозначно — «сюр». С ума сойдем от бесчисленных сюрпризов.

Рудик обиженно замолчал. О чем он думал — Стрешнева не могла представить. Прежде он был более или менее понятен. Прозрачен, как аквариум. Может быть, сейчас он лихорадочно соображает, как бы получше с ней расстаться. Представить все так (кому? кому?), что ничего не было. Возможно…

Вера заскучала и тут же заметила, что они приехали к башне Даутовых.

— Щастливо, — сказал добрый негр, цинично улыбаясь, в московском воздухе его ухмылка выглядела именно так. Не хватало крокодилов, баобабов и жирафов для того, чтобы его мимика не была зловещей.

— Мы с тобой тоже негры, Рудик, — заметила она в лифте. — Ты негр Третьякова, я негритянка Соболевой.

Вера потерлась щекой о щеку Рудольфа.

— Ты колючий, — поежилась она. — Ты меня поцарапаешь. Зря мы не поехали в испанский ресторан.

— Я не брился из суеверия, — пояснил он.

— Ты никогда не был суеверен.

— С тобой чему только не научишься. Ты ведь земляная, одна из принцесс подземного царства.