Джудит Крэнц - Пока мы не встретимся вновь Страница 38

В течение первых четырех послевоенных лет, пока Мари-Фредерик не исполнилось два года, Поль был вынужден соглашаться с маркизом де Сен-Фрейкур, что Бруно следует оставаться в Швейцарии. Пока Мари-Фредерик была мала, а Дельфина болела, Поль с горечью признавал, что сейчас не время просить Еву взять на себя бремя забот о третьем ребенке.

Но в 1922 году, когда Бруно исполнилось семь, Поль написал бывшему тестю письмо и попросил прислать к нему сына.

— Он пишет, — лаконично и сдержанно, как всегда, сказал жене маркиз де Сен-Фрейкур, поджав тонкие губы, — что наконец пришло время Бруно расти вместе с его дочерьми.

— Так и пишет? — с негодованием спросила маркиза.

— Да. Будто они ровня — наш Бруно и два отродья, прижитые с певичкой.

— Что ты ему ответишь?

— Я не намерен отвечать на это письмо. Оно шло сюда несколько недель, и легко предположить, что оно затерялось в пути. Лансель будет ждать моего ответа еще несколько недель. Потом, возможно, подумает, что мы едем к нему или где-то путешествуем. Через месяц он пошлет следующее письмо. Тогда ты, дорогая, ответишь ему, сославшись на то, что я нездоров. Напишешь, будто доктора сказали тебе, что мне осталось жить всего несколько месяцев, и попросишь, чтобы Бруно пока остался с нами. Даже такой негодяй, как Лансель, не сможет отказать нам в этой просьбе. Моя болезнь несколько затянется… вернее, я еще немного задержусь на этом свете. — Маркиз слегка улыбнулся. — Ты, разумеется, будешь часто информировать его о состоянии моего здоровья. Он ни в коем случае не должен догадываться о наших истинных намерениях.

— Когда же ты начнешь выздоравливать, дорогой?

— Скоро март. Осенью, ближе к концу года, я сам напишу ему, что еще очень слаб, но начинаю поправляться и взываю к его милосердию. Напишу, что за долгие месяцы болезни моей единственной отрадой, заранее прошу у тебя прощения за такие слова, дорогая, были ежедневные свидания с Бруно. Попрошу, чтобы он позволил сыну остаться с нами, пока я не поправлюсь окончательно, еще на несколько месяцев, хотя бы до конца рождественских праздников и начала 1923 года, и пообещаю после этого отослать Бруно в Австралию.

— А что потом?

— А потом, боюсь, захвораешь ты, дорогая, и гораздо серьезнее, чем я. Поэтому твоя болезнь затянется надолго.

— По-моему, глупо предполагать, что Лансель пойдет на это из-за того, что кто-то из нас болен, — возразила маркиза. — Этот человек отправился на войну, когда Лаура ждала ребенка.

— Именно на это я и рассчитываю. Он не мог забыть, как наша бедная девочка умоляла его не покидать ее. Он понимает, что, останься он рядом с ней на несколько месяцев, Лаура была бы сейчас жива. А если он все же забыл, какая на нем вина, поверь, мое письмо напомнит ему об этом. Он не захочет, чтобы на его совести была еще одна смерть. Более того, я напишу ему, если он до сих пор еще не понял этого, что Бруно не знал другой матери, кроме тебя, и усомнюсь, может ли он отобрать ребенка у умирающей матери.

— Сколько может тянуться моя смертельная болезнь? — спросила суеверная маркиза с дрожью в голосе.

— К счастью, очень долго. К твоим услугам лучшие в Европе врачи и самые надежные методы лечения. К тому же ты выносливая женщина. Несмотря на обострения и осложнения… в тебе еще будет теплиться жизнь, но только благодаря живительному присутствию Бруно, который составляет единственный смысл твоего существования. Таким образом мы протянем… по меньшей мере года полтора, возможно, два. А потом… Кто знает, что может случиться за это время?

— Что, если Лансель решит неожиданно приехать к нам без предупреждения и забрать Бруно?

— Вздор! Он не может добраться сюда из Австралии в мгновение ока. Это долгий путь. Как и все первые секретари посольств, он сильно загружен… А уж я позабочусь о том, чтобы меня постоянно информировали, как обстоят у него дела. И, уверяю тебя, мои друзья на набережной Орсэ не допустят, чтобы он на несколько месяцев оставил свой пост ради устройства сугубо личных дел. Однако…

— Что?

— Когда-нибудь он непременно приедет к нам.

— Бруно сейчас семь. Можем ли мы надеяться, что Лансель заявит права на сына не раньше чем через четыре года?

— Надеюсь, что не раньше, и тогда Бруно будет одиннадцать. Он будет уже не ребенком. И к тому времени станет настоящим Сен-Фрейкуром, Сен-Фрейкуром до мозга костей.

В 1924 году, после пяти лет работы в Австралии, Поль де Лансель получил назначение в Кейптаун на пост генерального консула. Трудности переезда и устройства на новом месте заставили его отложить давно запланированную поездку в Париж, и он опять не смог ни проведать хворавшую маркизу де Сен-Фрейкур, ни забрать наконец к себе Бруно. Частые письма с фотографиями, которые он получал от маркиза и самого Бруно, избавляли Поля от тревоги за сына. Судя по письмам, мальчик был вполне счастлив и доволен жизнью в Париже, куда его бабка и дед вернулись в 1923 году. Казалось, он не испытывал недостатка в друзьях и развлечениях с тех пор, как познакомился со своими кузенами, кузинами и прочими родственниками со стороны Сен-Фрейкуров.

Однако Полю становилось все труднее и труднее осознавать, что у него в самом деле есть сын, которого он видел лишь однажды, в первый год войны, новорожденным младенцем и который прожил более девяти лет вдали от него. Если бы не служебные обязанности, заставлявшие его мотаться по всем уголкам Земли, мальчик вернулся бы к нему сразу после окончания войны. Из-за болезней маркиза и маркизы де Сен-Фрейкуров создалась невыносимая ситуация, однако Поль чувствовал себя слишком обязанным старикам за их заботу о Бруно во времена военного лихолетья и не мог внезапно забрать у них сына. Это было бы последним трагическим ударом для людей, и так уже слишком много потерявших.

Каждое письмо от них напоминало ему об утрате Лауры. Они писали ему со стоическим постоянством. Все их письма были исполнены самообладания. Как подозревал Поль, они заставляли себя писать ему так, чтобы не растравлять его собственные душевные раны.

И все же Бруно его сын, а место сына рядом с отцом. Ситуация сложилась неестественная, хотя и обусловленная прошлым. В том, что все так сложилось, никто не был виноват и вместе с тем виноваты были все. Поэтому, решил Поль, едва он устроится в Кейптауне и дела в консульстве пойдут на лад, а Ева с девочками удобно разместятся в новом доме, он поедет в Париж и не вернется назад без Бруно.

Сильно волнуясь, Поль де Лансель шел по улице Варне к школе, в которой учился Бруно. Стоял июнь 1925 года. Поль только что прибыл в Париж и незамедлительно нанес визит больной маркизе де Сен-Фрейкур. Сколько ей, должно быть, стоило сил принять его в своих покоях, думал Поль. Для такой гордой женщины, как маркиза, — истинное унижение предстать перед гостем беспомощно распростертой на постели в вышитой кофте, прикрывающей ночную сорочку. Она выглядела очень бледной и говорила с большим трудом, хотя утверждала — иначе и быть не могло, — что уже поправляется. Наверное, у нее рак, решил Поль. В своих письмах маркиз де Сен-Фрейкур неохотно писал о болезни жены, но такие симптомы, судя по опыту Поля, всегда означали рак.