Джудит Крэнц - Пока мы не встретимся вновь Страница 37

Но теперь! Во всех салонах Сен-Жермен носились тучи слухов; они поднимались вместе с паром над чашками с чаем, принадлежащим обладателям старейших во Франции фамилий. В 1914 году стало известно, что у Куртизо есть племянница, которая — подумать только! — выступает в ужасном месте, в вульгарном мюзик-холле — заведении, лишь на ступеньку выше борделя, — где ее, без сомнения, окружают голые девицы, если только она сама не одна из них… или еще хуже… Вот тут разразился грандиознейший скандал, едва не стоивший супругам Куртизо скромного места в обществе.

Их простили тогда только потому, что они слишком незначительны. Но теперь! Теперь эта племянница, о которой никогда не упоминали, щадя чувства впечатлительной Мари-Франс, стала мачехой единственного внука Сен-Фрейкуров. Поэтому новый скандал разразился уже в кругу Сен-Фрейкуров.

— Все это, — притворно сочувствуя, а в душе злорадствуя, делилась одна скучающая герцогиня с другой, — не слишком красиво, правда? Да, конечно, это ужасная трагедия для Сен-Фрейкуров… Этих несчастных нельзя не пожалеть. Кто бы мог подумать, что это случится с людьми, которые так высокомерно вели себя с теми, чье положение в обществе не отличается от их собственного? Признаться, их никто особенно не любил, но всем приходилось считаться с ними. Как бы ни были они холодны и заносчивы, их все знали. Как нам теперь вести себя с ними? Притворяться, что ничего не знаем, или по возможности тактично и деликатно намекнуть, что мы им сочувствуем? Может, послать дружескую записку? Или лучше хранить благородное молчание, делая вид, словно ничего не произошло? Или, что было бы самым правильным, принять все случившееся как должное? Какая сложная дилемма!

— Как ты собираешься ответить на письмо Ланселя? — спросила мужа маркиза де Сен-Фрейкур.

— Еще не знаю. Пока он был на фронте, я каждый день молился, чтобы его убили. — Маркиз де Сен-Фрейкур говорил как всегда сухо и выразительно. — Погибли миллионы французов, а Лансель отделался легким ранением. Поистине, нет справедливости под небесами.

— Что, если он пошлет за Бруно теперь, когда у него есть жена?

— Жена? Он облил грязью могилу нашей дочери. Умоляю тебя, дорогая, не называй его женой эту… особу.

— И тем не менее теперь, когда он поселился в Париже, у него может возникнуть желание забрать Бруно к себе.

— Об этом не может быть и речи. Немцы ведут наступление на Париж.

— Но когда-нибудь война закончится, — твердо заметила маркиза.

— Ты не хуже моего понимаешь, что Бруно принадлежит нам. Даже если бы женой Ланселя стала женщина, достойная стать мачехой Бруно, я не хотел бы, чтобы он забрал у нас мальчика. — Голос маркиза сорвался и стал похож на шуршание ветра в опавшей листве.

— Как ты можешь быть таким спокойным?

— Некоторые вещи, дорогая, столь очевидны, что не оставляют места для сомнений, например, будущее Бруно. Он не Лансель, он — Сен-Фрейкур и никогда не запятнает себя близкими отношениями с этим убийцей и той особой, которую он избрал в спутницы жизни. Я скорее своей рукой убью Поля де Ланселя, чем отдам ему Бруно. Чем меньше он будет понимать нас, тем меньше будет с ним проблем. Думаю, я все же отвечу на его письмо.

— Что ты напишешь?

— Что? Конечно, пожелаю ему счастья в браке.

— Неужели ты сможешь пересилить себя?

— Чтобы сохранить Бруно, я мог бы даже прижать к сердцу его… шлюху.

Во второй половине сентября 1918 года, за два месяца до конца войны, Ева родила дочь и назвала ее Дельфиной в честь бабки Поля с материнской стороны. Спустя пять месяцев Поль демобилизовался из армии и, вернувшись в начале 1919 года на дипломатическую службу, был назначен в Канберру первым секретарем посольства Франции в Австралии. На набережной Орсэ это считалось равноценным ссылке в Сибирь.

Из-за Дельфины Ева с великой радостью поехала в Австралию. Малышка перенесла коклюш и страдала от приступов лающего кашля, который начинался у нее ни с того ни с сего и сопровождался затрудненным дыханием. Единственное, что помогало, это держать Дельфину над горячим паром, пока не проходило удушье, но пар был весьма дорог во Франции в первый послевоенный год, когда нехватка угля ощущалась сильнее, чем до заключения мира, а электричество так вздорожало, что поезда метро все еще ходили по расписанию военного времени.

Богатая Австралия показалась встревоженным родителям даром небес. После того как они поселились на одной из комфортабельных викторианских вилл Канберры с широкой террасой и большим садом, Ева почти успокоилась, зная, что в любой момент может за несколько минут наполнить паром огромную ванную комнату. Дельфину осмотрел лучший в Канберре педиатр Генри Хед и объявил, что у девочки нет никакой патологии.

— Вам не стоит так сильно беспокоиться из-за кашля, мадам де Лансель, — сказал он. — Уверяю вас, с возрастом это пройдет. По одной из теорий, причиной такого кашля у детей бывает короткая шея. Как только девочка подрастет, вы больше не услышите этого кашля. После приступов по трое суток днем и ночью держите в ее комнате чугунок с горячим паром и звоните мне в любое время суток.

Девятого января 1920 года, меньше чем через полтора года после появления на свет Дельфины, у Евы и Поля де Лансель родилась вторая дочь — Мари-Фредерик. Доктор Хед, вызванный осмотреть новорожденную, надеялся, что эта девочка счастливо избежит заболевания коклюшем. Зная, что Дельфина, которой кашель не давал покоя ни днем ни ночью, была источником мучительного беспокойства родителей, он удивлялся про себя, почему Лансели так быстро завели второго ребенка. Ему казалось, что у мадам де Лансель полно хлопот с постоянными кризисами больной малышки, а тут еще заботы о второй наследнице.

Ева наняла для девочек опытную няню, но в течение первого года со дня рождения Мари-Фредерик редко спала больше двух часов подряд, часто просыпаясь ночами, чтобы послушать дыхание Дельфины, и возвращалась в постель к Полю, лишь постояв над колыбелькой девочки и убедившись, что с ней все в порядке.

Сначала Ева беспокоилась и за Мари-Фредерик, но та, очевидно, обладала железным здоровьем. Один ее вид дарил родителям утешение и радовал их. Унаследовав рыжие волосы и синие глаза Ланселей, она была пухленькой, крепенькой, краснощекой и улыбчивой, в отличие от бледной и хрупкой старшей сестры, нередко плакавшей без всякой причины.

Правда, помимо болезненности, Дельфина отличалась редкостной, восхитительной красотой — недетской и исключительной. Эта красота хоть отчасти возмещала родителям перенесенные испытания: страшные ночи с сухим лающим кашлем.