Трубадура - Дарья Волкова Страница 38

Лариса отшатнулась. Будто сын отвесил ей пощечину. Но плакать вдруг передумала. Деловито полезла в сумочку за пачкой сигарет, достала, прикурила. И только после половины сигареты ответила – так же отстраненно, как спрашивал он:

– Сначала ты не понимаешь, что сделал. Тебе кажется, что всё правильно. Осознание приходит потом, позже. Когда уже ничего не исправить. Можно, конечно, всё объяснить молодостью, неопытностью. Только… не получается.

– Жалеешь? – тихо поинтересовался он.

– Много раз.

– Ты счастлива?

Она пожала плечами и положила окурок в пепельницу. И посмотрела на него. Высокий, красивый. И очень несчастный мальчик. Ее сын. Она утратила это право, но всё равно так его называет.

– Хорошо. – Он передернул плечами, почти повторив ее жест. – Я понял. Спасибо, мама.

– Ты все-таки считаешь меня матерью? – Голос ее подвел.

– Это факт, который невозможно изменить. Ты моя мать. Ладно, я пойду, мам. Самолёт скоро.

На прощание он позволил себя обнять.

Первые три дня в Ейске он ел, спал и слушал музыку, которую ему накачал в телефон Лёлик. Огромные наушники брата прочно приросли к голове, отключая Степана от всего внешнего. И домашние услышали его просьбу. Ничего не спрашивали, ни о чем не просили. Дом словно замер. Даже Василиса первые три дня молчала, что для нее было сродни подвигу. А на четвертый не выдержала:

– Ты вот одно мне скажи, Степан… – Василиса Карповна перехватила старшего внука на выходе из туалета. – Звать-то ее как?

– Никак.

– Ишь, какие имена нынче девкам дают заковыристые. Никак. Ну ничего, Нинкой буду звать.

– Ба…

– Скалкой в лоб хочешь?

– Не то чтобы очень.

– Пошли, поможешь мне рыбу чистить.

Стёпа вздохнул, но повиновался. Собственный обет молчания и его наконец утомил.

– А масти она какой – белявая аль чернявая?

– Лысая, – буркнул Стёпка, ловко орудуя ножом.

– Ото допросишься ты у меня! – пригрозила Василиса, но от рыбы не оторвалась. – Не хочешь говорить, стало быть?

– Не о чем.

– Вот что же вы у меня на баб такие малохольные, а? Что ты, что Аркашка. Найдут себе сначала чёрт-те что, а потом страдают, страдают…

– Василиса Карповна, а вы не запамятовали, что это «чёрт-те что» – ваша дочь?

– Нет у меня дочери, – привычно огрызнулась Василиса.

– А я, между прочим, и не страдаю, – подал голос с порога неслышно вошедший на кухню Аркадий. – Пирог будет или жарёха?

– Пирог. А ты что же, простил Ларку, что ли?

Интересно, как часто они говорят об этом? Судя по лицам отца и бабки – в первый раз. Чудеса.

– А чего мне ей прощать? Кто в итоге с добром остался? – Аркадий легко оседлал стул и, ухватив заварочный чайник, отпил прямо из носика. – Парни оба со мной. И внуки все мои будут. Будут же внуки, а, Стёпка? – толкнул он сына в плечо плечом. – Парочку пацанов мне для секции.

– Хоть целую команду волейбольную. К Лёвке только обращайтесь.

Аркадий Ефимович хотел что-то сказать, но переглянулся с тёщей – и передумал.

Пирог с тюлькой вышел вкусный. И с него начался для Степана медленный, но все-таки подъем. Навалялся в яме, хватит. Теперь надо восстанавливать то, что сломал.

Она не увидела, наступила. И только потом опустила взгляд, чтобы посмотреть, что так больно впилось в подошву.

Оказалось, ключи. Комплект Клары Корнеевны. И несколько купюр рядом. Тура бросила сумку на постель и пошла. А потом побежала. Проверять.

Комната хранила следы поспешных сборов, но ничего не оставлено. Ничего, что бы напоминало о том, что жил тут человек по имени Степан Кузьменко. А теперь нет его. Лишь за этажеркой, спустя пять минут, обнаружилась ярко-салатовая коробка. И пара кроссовок такого же цвета. Размер – сорок пятый.

Коробку Тура вернула на место – на кровать. Закрыла шкаф, поправила кресло. Всё сейчас так, как было до жильца.

– Что, бросил тебя любовничек?

Тура медленно обернулась от плиты, где тушились тефтели. Елена Павловна прислонилась к дверному косяку и выглядела невероятно довольной. Вся сияла улыбкой, перламутром помады и люрексом кофточки.

– Ты не хочешь внести свою долю за квартплату? – Тура кивнула на соседний стол. – Квитанцию принесли для оплаты.

– За меня папа платит, – отрезала мать. Прошла на кухню и отщипнула листик петрушки, которая стояла на подоконнике в банке с водой. – Мы с ним договаривались.

О чем мамаша с дедом договаривалась, Тура не знала. И спрашивать об этом не было никакой возможности. За квартиру платила она одна. Пока у них жил Степан, нести это бремя было гораздо проще. Да, лучше о деньгах. О чем угодно.

– Я не удивлена, собственно. – Довольство Елены наполняло кухню чем-то удушливым. Как и ее духи. – Эффект новизны прошел, мальчик поумнел. В тебе же нет ничего, что в состоянии удержать мужчину.

Разговора не избежать.

– Откуда ты знаешь?

– Встретила его сегодня, когда он покидал наш тихий уголок, – рассмеялась мать. А потом свела накрашенные бровки. – Нахамил мне. Неотесанный тип, хорошо, что съехал. Кто же тебя теперь трахать будет, девочка моя?

Осознанно или нет, но мамаша била сегодня прицельно. Или это Тура сегодня совсем не держит удар?

– Сдам комнату пятнадцати таджикам, будет из кого выбирать.

На это Елена не нашла что ответить и торжественно выплыла с кухни, оставив после себя удушливый тяжелый аромат.

– Дед, я хочу с тобой поговорить.

– Слушаю тебя, Турочка. – Павел Корнеевич снял очки и сложил их на столе так, чтобы дужки смыкались.

Тура какое-то время смотрела на этот треугольник. Нельзя откладывать больше. Надо сказать и про то, что Степан съехал, и про госпитализацию напомнить. С чего начать? Наверное, лучше с госпитализации – так логичнее. Но Тура решила начать с самого для себя трудного.

– Я про Степана Аркадьевича хотела сказать…

– Всё знаю, детка! – Дед порывисто схватил ее за руку, сжал. Пожатие у него до сих пор сильное. – Очень рад, очень!

– Рад… чему?

– А ты еще не говорила со Стёпой?

Стёпа… Не Степан Аркадьевич. Так, что это значит? Тура медленно покачала головой. А дед так же медленно встал, поправил галстук, застегнул пуговицы на пиджаке. И с невероятной торжественностью произнес:

– Вчера Степан Аркадьевич просил у меня твоей руки.

Она сначала не поверила. Я тебя просила об этом, ты отказал. Ты сказал «нет». А потом Тура посмотрела в сияющие неприкрытой радостью