Ульяна Гринь - Набросок скомканной жизни Страница 4

Ксюша замерла, не дожидаясь приказа, и Эм, намечая овал тонкого личика, усмехнулся сам себе: за деньги она сделает все, что угодно. От сонливости не осталось и следа, и пальцы с зажатым в них карандашом без остановки сновали по бумаге.

Эм проснулся рано на рассвете. Потянулся и выпустил карандаш из руки. Лист бумаги, который он еще упрямо держал, засыпая, спланировал к дивану. Эм встал, разминая затекшие мышцы, и поднял его. Портрет девушки с большими грустными глазами, смотрящей косо из-под нахмуренных бровей, ошеломил его. Девушка была старше Ксюши лет на пять. Зачем карандаш так состарил её? Эм мог поклясться, что сам он ничего такого не желал.

Он поискал взглядом юную путану. В голове мелькнула мысль, что та сбежала, очистив его бумажник от наличности и кредиток. Но Ксюша мирно спала в углу дивана, приткнувшись попой к спинке и сложив обе ладошки под щеку. На миг Эм обрадовался, просто потому что увидел её, но тут же пинками прогнал радость из мыслей. Три наброска из пяти сделаны. Еще два. И, возможно, еще два для очистки совести, если вдруг заказчику не понравится. Значит, он должен выдержать это ходячее чудо по меньшей мере целый день. Если не два!

Эм услышал жужжание мобильника рядом с Ксюшиной щекой и быстро схватил его, отвечая на звонок. Тот же молодой пацанский голос потребовал твердо:

– Ксюха, немедленно домой! Если он тебе заплатил, бери такси, частника, дедка с конем, но чтоб через полчаса была дома!

– Ксюша спит. Будить не буду. Сколько надо заплатить, чтобы она осталась еще на день и ночь? – деловито ответил Эм. Если вопрос только в деньгах…

– Чувак, ты че думаешь, можешь её запереть у себя и трахать во все дырки?! Она несовершеннолетняя, можешь вообще в ментовку загреметь!

Паренек подавал все признаки истерики, и Эм спокойно ответил, чтобы не накалять ситуацию:

– Если хочешь, приезжай и сам посмотри, с ней всё в порядке.

– Давай адрес! – потребовал не растерявшийся Мурзик. Эм продиктовал ему адрес с бумажки и предупредил:

– Будешь не один – дверь не открою и вызову патруль.

– Не сцы, я честный, – солидно ответил паренек и отключился.

Эм бросил телефон на диван и решил, что уж десять минут для душа у него есть. Теплые упругие струи воды освежили и оживили его. А может, вообще бросить пить? Эм представил, что бутылка виски больше не существует. Что ее не будет ни вечером, ни ночью, ни завтра… И в животе защекотал страх. Как это, не будет бутылки? Без «доктора Джека» он никто. И никогда не напишет ни одной картины.

Нет, это плохая идея. Опять мучиться по ночам кошмарами без начала и конца, видеть сцены из прошлого. Уж лучше так, до забытья, до комы, до остановки сердца. Од града до града…

Он вышел из душа, вытираясь большим полотенцем в цветочек, и снова окинул взглядом полураскрытую Ксюшу. Тонкое девичье тело словно слегка светилось в проникающих из-за занавесок лучах утреннего солнца. Эм ощутил знакомую тяжесть внизу живота и разозлился на свое тело. Ну куда, блин, разогнал лошадей! Одеться, кофе, рисовать – вот все, что будет сегодня.

В дверь резко позвонили. Ксюша подняла растрепанную голову и глянула невидящими глазами, Эму показалось, прямо на него. Он шикнул:

– Спи, спи, еще рано.

Девчонка послушно уложила голову на подушку, закрывая свои обалденные очи, и Эм пошел открывать.

На пороге стоял пацан лет пятнадцати, с хмурым, по-взрослому серьезным лицом. Увидев Эма без одежды, только с полотенцем на бедрах, он удивленно, но внимательно прошелся взглядом по татуировкам на плечах и спросил:

– Где Ксюша?

– Сказал же, спит, – недовольно ответил Эм. – Хочешь посмотреть?

– Хочу, – вызывающе сказал Мурзик. Эм отстранился от двери, пропуская его в коридор. Пацан заглянул в комнату, пробежался глазами по всем предметам меблировки, по Ксюше, по остаткам вчерашнего ужина, бутылке виски, по листам бумаги. Обернулся к Эму, брови сведены, в глазах злость:

– Она что, пила?

– А ты что, ее папа? – усмехнулся Эм. – Два глотка.

– Не папа, а больше! – серьезно поправил его Мурзик. – Я слежу, чтобы с ней ничего не случилось.

– А она тебе процент…

– А как же, – солидно ответил пацан. – Без этого никак! Только я меньше беру, чем некоторые. И смотрю лучше.

– Ладно, вопрос исчерпан?

– Ты ей сколько заплатил?

– Сто пятьдесят.

– Заплатишь еще столько же и привезешь вечером на вокзал.

– А за ночь? – усмехнулся Эм деловитости этого молодого.

Мурзик поднял глаза к потолку, пошевелил губами и ответил:

– Ладно, до утра еще полтинник накинешь. Если она согласится.

– А что ей? Пыльно или тяжело?

– Сам бы трахался два дня подряд? – сдвинул брови Мурзик.

Эм покачал головой:

– Да я ее и пальцем не тронул! Что я, педофил?

– Хрен тя знает, – философски сформулировал пацан.

– Ладно, харе трепаться. Вали, смотри там, раз смотрящий! – скомандовал Эм. – И сразу предупреждаю – даже не думай прийти ночью за моим бумажником. Просто говорю, что живых не оставлю.

– Спокуха, шеф, – Мурзик покачал головой. – Фирма серьезная!

Когда он уехал на такси, что все это время ожидало на улице, Эм вошел в комнату и принялся подбирать шмотки с пола. Ксюша повернулась на спину и потянулась, хлопая глазами, потом спросила сонно:

– Сколько времени?

– Почти девять, – ответил Эм, с болью художника созерцая ее позу, которая казалась просто идеальной для портрета. Но у него были другие планы.

– Ой! – воскликнула она, подскочив. – Ой, мне надо… Меня ждут!

– Уймись, он уже приезжал.

– Кто? – не поняла девчонка, садясь и прижимая простыню к груди.

– Твой… этот… Мурзик. Скорее, павлин надутый.

Ксюша обратила на него взгляд, граничащий по степени испепеления со средней силы вулканом. Эм пожал плечами:

– Че зыришь?! Пришел, поволновался и ушел.

Она сдвинула бровки, желая, наверное, убить Эма взглядом:

– И… что?

Эм вздохнул с отрешенностью человека, которого достали мирские, бытовые проблемы, взял бумажник, вынул из него четыре зеленые, легко конвертируемые купюры и положил на одеяло:

– Я отвезу тебя домой завтра утром.

Ксюша собрала доллары, сжала их в ладошке, потом вскочила и бросилась Эму на шею. Он замер на мгновение от этого проявления нежности, придержал ее за талию. Ксюша потерлась щекой об его небритое лицо:

– Спасибо! Значит, еще меня нарисуешь?

Эм нерешительно отпихнул ее. То есть, решительности отшить этого ребенка у него хватало, но руки слушались плохо. Он пробурчал, аккуратно укладывая разбросанные рисунки в блокнот:

– Не надейся, что халява прокатит! Будешь работать!

Ксюша села по-турецки, ничуть не смущаясь своей наготы, и аккуратно сложила двести долларов к уже полученным вчера. Эм отвернулся, с тоской глядя на бутылку виски. Черт, уже хочется, а ведь девять утра только!

Нет, надо держаться!

Эм швырнул в Ксюшу полотенцем:

– Вали в ванную. Кофе сварить?

Она кивнула, сворачивая полотенце валиком и подбирая свою микроскопическую одежду. Ушла в ванную, и Эм услышал звук льющейся воды. Украдкой, словно прячась от самого себя, он отвернул пробку с бутылки и сделал два быстрых глотка. Тепло виски заставило его передернуться. Все, браток, становимся алкоголиком! Пьем с утра и по секрету от всех… Эм глубоко вздохнул пару раз и принялся одеваться. Джинсы-футболка и старые, но очень дорогие в свое время кроссовки – его гардероб не менялся годами. Все деньги от проданных картин Эм тратил лишь на художницкие причиндалы, на еду и дизель для своего «Рено». И вот теперь на Ксюшу.

Упомянутая особа появилась в комнате. Помня о первом приказе Эма, она не накрасилась по полной программе, только ресницы темнели вокруг сияющих глаз.

– Я готова! – доложила Ксюша. – Что будем делать?

– Поедем на природу, – буркнул Эм. Ему понравился ее энтузиазм, но не понравилось собственное отношение к данному факту. Надо принимать ее за то, что она есть, – мелкая вокзальная путанка и временная модель! Иначе наступит следующий этап – привязанность. А это ему совершенно не надо, нис Ксюшей, ни с кем-то другим.

Он ушел в кухню с найденной в сумке туркой и пакетом кофе. В хибаре оказалась чистенькая старая газовая плита, и Эм принялся привычно варить крепкий кофе.

Три наброска. Их надо отшлифовать, добавить детали, убрать лишнее. Он даже приблизительно знал, где и что подтереть или доработать. Инстинктивно знал, а может быть, даже его рука знала. Никогда и никто не учил его рисовать. Эм – тогда еще Матвей – взял в руки карандаш десять лет назад. До этого как-то не приходилось. Да и возможностей особо не было. В его нормально-благополучной семье русских интеллигентов детям покупали в подарок на день рождения или Новый год одежду и обувь, а не краски с карандашами. И уроки рисования в школе он обычно прогуливал с двумя приятелями, предпочитая украдкой курить за гаражами. В технаре, во времена вечерних пьянок и обжималок с девчонками, Эм не думал ни о будущем, ни об искусстве. Исключительно о девочках и веселухе. В армии он баловался шаржами для стенгазеты, но вскоре и это ему надоело…