Натали Фокс - Ты будешь страдать, дорогая Страница 42

— Я не хотел причинять тебе боль, Джемма…

— Но ты это делал! И делаешь! Все время! Ты не оставлял меня в покое…

— Потому что я с ума схожу по тебе! Неужели ты не видишь, через какие пытки заставила пройти меня? Я люблю тебя так, что теряю рассудок… — Он замолчал, выпустил ее руки, вцепился пальцами в мокрую голову. — Я люблю тебя настолько сильно, что готов был убить…

— Лучше бы ты так и сделал! — вскрикнула она. — Еще полгода назад, тогда я не страдала бы так долго! Ты вызвал меня сюда, Фелипе, чтобы измучить — и ты этого добился — больше, чем в состоянии представить. Агустин действительно мой отец. Я дитя любви — его и Исобель Вильерс, той женщины, для которой он построил студию… и… и как будто этого недостаточно для мук, я обнаружила, что ты его сын… что я любила собственного брата… занималась любовью с собственным братом.

В этот миг она готова была поверить, что он ее все-таки убьет. Он набросился на нее, сверкая глазами от ярости, которую вызвало ее сбивчивое признание. Она попыталась вскочить на ноги, но он вцепился ей в лодыжку и одним мощным рывком бросил на сено рядом с собой. Она лежала, онемев от страха, а он сел на нее верхом и поднял ее руки над головой.

— Что за бред ты несешь? — во всю мощь своего голоса взревел он.

Джемма беспомощно дернулась под его телом.

— Это правда! — выпалила она. — Я сама не знала, пока не получила этот заказ. Агустин действительно мой отец…

— И ты думала, что я твой брат… и ты позволила мне заниматься с тобой любовью!

— Я не знала, что ты приемный сын… я не знала до тех пор…

— До каких? — вскипел Фелипе, и Джемма догадалась, что за мысли проносятся сейчас в его смятенном мозгу.

— Ты негодяй! — выпалила она.

— Ответь! Наша ночь любви — она случилась до или после того, как ты узнала, что я не брат тебе?

Джемма изо всей силы ударила его коленом. На долю секунды он потерял равновесие, и она смогла освободить руки, чтобы попытаться спихнуть его с себя. Легче сдвинуть гору. Она не могла сражаться с ним физически, но в словах ее было достаточно силы.

— Ни то, ни другое, ты… ты извращенец — и разве ты не считаешь ее ночью мучений, а не любви?

— Мне известно, чем была эта ночь, а вот как, насчет тебя, радость моя? Ты можешь хоть представить себе, какие муки ты сейчас заставляешь меня испытывать?

— Ха, капля в море по сравнению с тем, что пришлось испытать мне. Нет, Фелипе, я не занималась любовью с тобой той ночью, зная, что совершаю… совершаю инцест. Я вообще тогда не знала, что ты сын Агустина — родной ли, приемный ли, и мне плевать, веришь ты или нет, потому что я ненавижу тебя!

— Dios nuo! — произнес он на выдохе — таком глубоком, что Джемме он показался предсмертным. Потом он схватил ее в объятия, приподнял, зарылся лицом в ее мокрые волосы. — Я сделал такое с тобой, — застонал он. — Боже милосердный, Джемма, чем я могу искупить вину, ты простишь меня хоть когда-нибудь?

Она прижала его к себе, не замечая, что потоки слез смешиваются с каплями, стекающими с волос на щеки, и их дрожащие, промокшие тела слились в одно в липкой духоте конюшни.

— Фелипе, — вскрикнула она, и в этом крике отразилось все ее отчаяние.

Он не отпускал ее очень долго, сердца их бились совсем рядом, и только дождь эхом отзывался на этот ритм в наступившей после грозы тишине.

Джемма шевельнулась первой. Неуверенно, потому что все еще боялась — не его, а самое себя. Она столько страдала, и боль еще не ушла из нее. Стыд, вина оставили в ней свой след, и ей никогда не освободиться от горькой памяти о них.

— Мне нужно все тебе рассказать, Фелипе, — хрипло шепнула она. — О маме и Агустине…

— И о нас, Джемма, — настойчиво добавил он. — Мы должны поговорить о нас, мы должны прекратить пытки друг друга…

Она чуть-чуть улыбнулась сквозь слезы.

— Я не знала, что тоже мучаю тебя.

— Ты даже не можешь себе представить — как! Лондон остался в прошлом, а потом ничего, просто смерть при жизни. Ни единого момента не проходило без того, чтобы я не травил себя мыслями, что ты меня не любишь.

— Я всегда любила тебя, Фелипе, и меня измучила боль, когда ты уехал. Теперь я знаю, почему ты улетел в Нью-Йорк; Агустин объяснил, что ты должен был подписать какие-то документы…

— Да, он вызвал нас обоих, причем потребовал немедленного возвращения. У меня не было возможности позвонить тебе до отъезда, а в Нью-Йорке все оказалось куда сложнее, чем я рассчитывал. Такие семейные совещания, как правило, всегда откладываются из-за более неотложных дел, но в тот момент Агустину вдруг понадобилось решить все и сразу. Компания у него довольно большая, а мы с Бьянкой — его семья… — Он смущенно затих, осознав, что выразился неточно.

Джемма теперь тоже входила в эту семью, но она ничего не сказала, как не сказала и о признании Бьянки в том, что это она заставила Агустина вызвать их в Нью-Йорк. Довольно проблем и резких слов, пора оставить прошлое в покое.

— Я ничего этого тогда не знала, Фелипе. Я просто решила, что ты любишь Бьянку, а не меня. Потом… потом ты устроил этот заказ, и я узнала о своем отце…

Ласковым поцелуем он стер горечь последних слов, и Джемма почувствовала, как медленно, очень медленно из души ее уходит напряжение. Сердце шептало ей о свободе любить, и она знала, что теперь это становится реальностью, но ее измученное сознание не могло в один миг, вот так просто освободиться от тяжких воспоминаний. Она оторвала губы от его рта и прижалась поцелуем к щеке.

— Пожалуйста, Фелипе, пожалуйста, позволь мне рассказать.

Положив голову Джеммы себе на грудь и заключив ее в кольцо нежных рук, он целовал ее влажные волосы, а она, запинаясь, начала говорить. Речь ее звучала то ясно, то сбивчиво, а иногда, когда голос отказывал ей, и вовсе затихала. Она чувствовала, когда ее рассказ вызывал в нем волнение, — поцелуи тогда прекращались, и его тело напрягалось. А если она в продолжение рассказа порой не могла сдержать слез, он смахивал их с ее щек теплыми ладонями.

— И ты не говорила об этом Агустину? — спросил он под конец.

— Разве это мыслимо? Вот так вот взять и объявить, что я его дочь? К тому же после того, как он рассказал мне, что думает, будто моя мама предала его…

— Как ты предала меня, — пробормотал Фелипе, и она обратила на него полные смятения огромные карие глаза.

— Фелипе, ты думал, что я тебя предала? Какая жестокая ирония! История возвращается на круги своя…

Кольцо его рук сильнее сжалось вокруг нее.

— Истории не будет позволено вернуться на круги своя, потому что я никогда не отпущу тебя…

— Агустин ни за что не разрешит… Фелипе громко расхохотался.

— Он не может остановить нас, querida. Я люблю тебя и намерен жениться на тебе, чтобы навсегда покончить с этой нервотрепкой.