Будь ты проклят, сводный! - Анна Милтон Страница 5

Я вздыхаю, посмотрев в зеркальный потолок.

― Та самая. Таша Ибрагимова.

Можно ли намозолить мозг мыслями об одном и том же человеке?

― И-и-и? ― подгоняет меня друг. ― Не затыкайся на самом интересном! Мне нужно из тебя клешнями все вытаскивать? Как у вас прошло?

Я чешу под носом и даю попятную.

― Мы сюда трещать пришли, или заниматься?

Мирон скучающе цокает.

― Напомни-ка, когда одно препятствовало другому? Давай, посплетничай со мной, ― Градов подмигивает. Зараза. ― Меня не проведешь. Я вижу, что ты хочешь открыть мне свое сердечко, лапуля.

Не особо тянет выворачивать наизнанку душу. Даже лучшему другу… Мне повезло, что здесь нет Савы и Ярика. Хотя в остальных случаях я не запаривался и в красочных подробностях описывал сексуальные похождения.

С Ташей все иначе. Лишний раз заикаться о ней не осмеливаюсь. От моих спортивных штанов уже попахивает дымом. Если засунуть руку в трусы и дотронуться до набухших яиц и эрегированного члена, то можно получить ожог второй степени.

Нужно подумать о чем-то несексуальном.

О квокках.

Думай о миниатюрных кенгуру, Антон.

Вроде отпускает. Едва-едва.

Мирон выслушивает мое сетование ― имитацию скулежа годичной давности, когда мы с Ташкой разлаялись в пух и прах ― на похорошевшую сводную сестрицу, не перебивая, и в конце понимающе кивает. Если бы он продолжил подтрунивать меня, я бы точно запустил в него гантелью.

Скрестив ноги по-турецки, пожимает плечами.

― Просто отжарь малышку, как следует.

― Легко сказать.

Если папа узнает, он меня на британский флаг порвет. Затем соберет по кусочкам, и снова порвет.

― Эта девчонка единственная на моей памяти, кто послал тебя далеко и надолго. На этой почве у тебя возникла психологическая травма, ― деловито рассуждает Мирон. Я оглядываюсь в поисках чего-то, чем можно заткнуть его. ― Раздвинув ноги Наташеньки, ты закроешь свой гештальт и перестанешь так остро реагировать на ее присутствие. Тебя реально колбасит, дружище, так что срочно займись своей проблемой. Не мне тебя учить, как соблазнять девиц.

Я редко признаю тот факт, что Мирон бывает прав. Сейчас ― тот самый случай.

Но я не уверен, что мне будет достаточно одного раза… с Ташей.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ТАША

Я как можно медленнее разрезаю сочный стейк на тонкие слайсы. Это занятие становится довольно приятным и увлекательным, стоит лишь вообразить, как я с филигранностью кромсаю сводного брата. Тяну кровожадную улыбку, придавая куску истекающей соком мраморной говядины форму растянувшегося поперек красивой тарелки с каймой Антона. Вот он закладывает руки за голову, широко разведя локти в стороны, скрещивает ноги в лодыжках и подмигивает мне, шепча: «Режь меня! Режь!». Я режу. Он этого, безусловно, заслуживает.

В горло крошка не лезет, но чтобы не обижать маму, провозившуюся с приготовлением семейного ужина несколько часов, я кладу на язык по маленькому кусочку и иллюстрирую ей широкую улыбку. Она не подозревает о блефе, ведь данный навык я усовершенствовала до максимума. Тому предшествовали долгие-долгие месяцы оттачивания лжи, что жизнь в одном доме с ее пасынком мне не претит. И истинную причину отъезда в Испанию я сокрыла, чтобы не доставлять хлопот молодоженам.

Маска под названием «я буду в порядке и буду улыбаться, даже если произойдет конец света» сидит теперь на мне, как влитая.

С усилием проглатываю пропитанный соком ломтик мяса и чувствую, что еда вот-вот полезет обратно. Пробую избавиться от приступа тошноты, залпом осушая стакан воды, но пока в поле моего зрения будет мельтешить Курков-младший, я не смогу в полной мере насладиться этим вечером.

Насколько я помню, он не был фанатом совместных ужинов, чем играл на пользу мне, ведь я их как раз таки люблю.

Люблю смотреть на маму и внимательно слушать ее красочное описание того, как она героически справилась с завалом на работе, а Аркадий Валерьевич, потягивая из бокала красное полусладкое вино, периодически берет ее за руку, чтобы поцеловать каждую костяшку. Нет ничего, что грело бы мое сердце так, как мамино счастье. Рядом с Курковым-старшим она расцвела. Конечно, он не заменит мне отца, но, по крайней мере, я уверена в искренности его чувств к маме.

― Что с твоим лицом, сестренка? Как будто ядовитую жабу проглотила.

Я стискиваю в руках вилку с ножом, получив в лоб язвительное обращение Антона.

Развалившись на стуле, мерзавец тыльной стороной ладони вытирает рот, размазывая жирный блеск по лицу. Ну и мерзость. Варвар.

― Не могу смотреть на то, как ты пренебрегаешь существованием салфеток, ― сдержанно говорю я.

― У меня на них аллергия.

― Да? Мне показалось, у тебя аллергия на манеры.

― Все верно. Тебе показалось.

Мы обмениваемся притворными улыбками, вуалируя чистосердечную взаимную неприязнь миролюбивой перепалкой.

Я так сильно сжимаю зубы, что рискую превратить их в крошку. Затем этот первобытный тянется к противню и наваливает в свою тарелку третью порцию гарнира ― запеченного батата с овощами. Помимо прочего менее чем за полчаса он смел три стейка! У него черная дыра вместо желудка. Его словно год продержали вдали от еды.

Однако свой неутолимый аппетит сводный брат объясняет восхитительными кулинарными способностями моей мамы. Подмазывается к ней в присутствии Аркадия Валерьевича ― единственного, по моему мнению, человека, которого Антон уважает ― и поднимает бокал с водой в ее честь. Хитрющий лис. А я не забыла, как подлец презирал ее, считая, что мы иждивенки, зло воплоти и так далее и тому подобное.

Я, к своему несчастью, помню все плохое. Хотелось бы забыть, стереть воспоминания и никогда не возвращаться к образам, заставляющим внутренности сжиматься, как при приступе сильной тошноты.

― Какие планы на лето? ― любопытствует отчим, переплетая свои пальцы с мамиными.

Какие же они милые.

Я пожимаю плечами.