Ольга Егорова - Магический код Страница 50

Иван обхватил лицо ладонями:

— Не говори глупостей, мама. Вот же оно, мое лицо. Где же ему еще быть, как не на мне. А телефон я не слышал. Я здесь альбом с фотографиями рассматривал. Вот.

— Альбом с фотографиями? О господи…

Она сразу поняла, в чем дело. И сразу же села рядом на пол — так, как это умела делать только она, его мама. Точно так же, как Иван сто тысяч лет тому назад, прислонилась спиной к стене и сползла по стене на пол. Села рядом и вытянула ноги — как девчонка.

— Я тебя люблю, — сказал Иван и потерся носом о ее плечо.

— Дай сюда. — Она вырвала альбом из рук Ивана, открыла, пролистала несколько страниц. — Черт, надо было убрать подальше. Надо было выбросить его…

— Кто же выбрасывает фотографии? Фотографии — это воспоминания.

— Иногда воспоминания очень нуждаются в том, чтобы их выбросили, — возразила мать. — Иногда они этого заслуживают. Иногда просто нет другого выхода.

— Перестань, мама. Это просто фотографии.

— Для тебя это не просто фотографии.

Они помолчали некоторое время. Потом Иван сказал:

— Она меня не отпускает, мама. Не знаю, что с этим делать. Знаешь, я думал, что все давно прошло. Я, мам, девушку встретил… Знаешь, такую хорошую… Динку… А она меня не отпускает. Представляешь?

— Ваня…

— Знаешь, я и не понял сразу, что случилось. Не догадался, почему она ушла. Оказывается, это она, Вера, ее выгнала.

— Что ты такое говоришь? Кого выгнала Вера? Когда?

— Вчера. Вечером.

— Иван…

— Я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты скажешь, что Веры нет. Что Вера умерла пять лет назад и поэтому она не могла никого выгнать вчера. Что фотография — это всего лишь фотография. Я и сам раньше так думал.

— Я не это тебе хочу сказать. Это ты и сам поймешь рано или поздно, просто сейчас не в том состоянии. Я другое хочу сказать.

— Другое? Что — другое?

— Сходил бы ты к ней, — помолчав некоторое время, ответила мать. Иван сразу понял, что слова эти дались с трудом, и в то же время, что она собиралась сказать их Ивану уже очень давно.

«Зачем?» — подумал Иван, но вслух не сказал.

— Завтра ведь, кажется, у нее день рождения…

— Мам, ты что же, хочешь, чтобы я на кладбище пошел с днем рождения ее поздравить? Юмор у тебя какой-то черный, знаешь ли…

— Прекрати паясничать, сын. Про день рождения — это я просто так вспомнила. А сходить к ней тебе бы надо. Ты ведь ни разу не был.

— И не собираюсь. Что я там забыл, интересно?

— Сходил бы, — снова повторила мать, словно не слыша Ивана. — Знаешь, может быть, вес и изменится после этого. Может, ты наконец поймешь и примиришься.

— Что я должен наконец понять? С чем примириться?

— С тем, что она к тебе уже не вернется. Никогда не вернется. Ты ведь ждешь ее до сих пор.

— Мама! Да что ты такое говоришь-то, а? Кого я жду до сих пор? Мам, ты совсем с ума сошла! Ты еще сильнее с ума сошла, чем я! Ты думаешь, я не видел, как ты почти полный тюбик с кремом в мусорное ведро выбросила?

— Какой еще… Какой еще тюбик с кремом?

— А тот самый! Тот самый, на котором было написано «Алоэ вера»!

Иван стал смеяться. На самом деле это было ужасно смешно — мама выбросила дорогой крем только для того, чтобы эта надпись лишний раз не мозолила Ивану глаза. Это случилось почти восемь лет назад, но Ивану до сих пор было смешно.

— Прекрати! Прекрати сейчас же! — Она снова тряхнула его за плечи. — Замолчи немедленно! Если бы ты видел тогда себя со стороны, ты бы не только тюбик с кремом… если бы ты видел свои глаза… Если бы ты видел мертвые глаза своего живого сына… — Она осеклась, заметив, как искривилось его лицо. — О господи, Ваня… Ваня, что же это я?! Прости… Прости меня, я не подумала… Я не хотела…

Он сгреб мать в охапку, прижал ее к себе. Провел рукой по гладким, собранным в узел на затылке волосам, по вздрагивающим плечам. Потом отстранился, стер слезы с ее лица.

— Не плачь. Не плачь, мам. Фигня все это. Прорвемся. Подумаешь, фотографии. И знаешь, не такой уж я и слабый, как тебе кажется. Может, раньше и был хлюпиком, так то — дела давно минувших дней, как любил говаривать твой любимый поэт. Преданья старины глубокой. И фотографии — ты права, это всего лишь фотографии. И если ты считаешь, что это нужно, я схожу на кладбище. Обязательно схожу. Завтра схожу. Честно.

— Сходи. Я действительно считаю, что это нужно. Она ведь не чужая тебе была. Хоть и обидела тебя, и жизнь твою поломала. А все равно нехорошо это, на кладбище ни разу… Нужно уметь прощать, сынок. Сможешь простить — глядишь, и отпустит она тебя. Сразу отпустит.

Поднявшись с пола, он протянул руку матери. Снова притянул ее к себе, прижался губами к волосам. Сказал:

— Может, и отпустит.

Хотя в глубине души в этом сомневался.

Дорога шла через весь город и заняла почти два часа. За окном метелило, Иван попал в жуткую пробку — начало зимы в городе всегда было стихийным бедствием, обыкновенный и вполне естественный в начале декабря снегопад едва не разрушил все транспортные коммуникации. Дорога была до отказа забита троллейбусами, автобусами и машинами, водители которых вовремя не позаботились о том, чтобы поменять резину. Машины буксовали, а автобусы в едином стремлении объехать бесконечные неповоротливые троллейбусы натыкались друг на друга. Слышно было, как их водители, высунувшись из окон, матерят друг друга.

Иван успел сто раз пожалеть о том, что уступил матери и поехал-таки на кладбище. На душе было тяжело и тоскливо. Он вообще никогда не был сторонником подобных мероприятий и не понимал, какая надобность мертвым в том, чтобы живые регулярно таскались на кладбище, где от них уже давным-давно ничего не осталось. Только хлопоты одни — а мертвым никакого проку. Мать всегда ругала его за такие слова и говорила, что судить об этом нельзя, а если уж сложилась такая традиция, значит, не напрасно.

Он сидел в машине, наблюдая вавилонское столпотворение за окном, и раздумывал о том, что же будет делать у Вериной могилы, и неприятный осадок в душе становился все гуще. Хотелось повернуть назад, а матери соврать, что был на кладбище, поговорил по душам с Верой и что Вера его на самом деле после этого отпустила. На все четыре стороны. Что она ему так и сказала: «Иди-ка ты, Иван, на все четыре стороны!» И он теперь задумывается, в какую из этих четырех сторон пойти.

Но возможности повернуть назад не было. Во-первых, не хотелось все-таки обманывать мать. А во-вторых, и это было самое главное, — пробка. Пробка, в которую он попал, давала возможность очень медленно продвигаться только вперед. Никаких тебе разворотов-поворотов, прямая дорога — на кладбище…

Иван усмехнулся. Со вчерашнего вечера что-то изменилось в нем, что-то надломилось. Какая-то часть души, еще остававшаяся живой и непокоренной, теперь покорилась неизбежности судьбы, и он уже почти смирился с мыслью о том, что больше никогда не увидит Диану. Хотя утром, перед работой, все же заехал в спортивный комплекс — и почти не удивился, когда старший тренер — тот самый Федор, которому Иван однажды здорово позавидовал, — сказал ему, что Дианы сегодня нет и в ближайшее время не будет. Что она взяла пока отпуск за свой счет, но, вероятнее всего, к тренерской работе уже больше не вернется.

Кто знает — может быть, и правда Вера каким-то образом вмешалась в его судьбу, а может быть, и даже скорее всего, Вера совсем ни при чем. Так случилось просто потому, что так случилось. Л по-другому, наверное, и быть не могло. Все в жизни имеет какой-то смысл. Просто он не всегда бывает человеку понятен. Хотя рано или поздно момент озарения все же наступает. Иногда слишком поздно, но это уже зависит не от нас.

Пробка наконец рассосалась в том месте, где кончался последний, самый дальний в городе, троллейбусный маршрут. Здесь и автобусов уже почти не было. Теперь дорога была неровной, ухабистой, но зато свободной, и Иван медленно продвигался по ней, следуя точно за маршрутным такси, которое, он знал, должно остановиться у центрального входа городского кладбища.

Что он ей скажет? Неужели и правда станет устраивать разбор полетов — какое право она имела вмешиваться в его жизнь? Внушать ей, что она теперь только воспоминание, только часть прошлого, неосязаемое очертание в его густой темноте? Будет жалобно просить: «Отпусти меня, Вера?»

Он шел уже по центральной дороге кладбища, и с каждым шагом эта затея казалась ему все более нелепой. Участки были расположены в строгом порядке, никакой неразберихи, и Иван мысленно поблагодарил кого-то, кто нес ответственность за этот порядок. По крайней мере, не придется плутать здесь два часа, всматриваясь в лица призраков, всматриваясь в цифры, невольно вычитая их друг из друга и поражаясь тому, насколько короткой иногда может оказаться человеческая жизнь.

Сжимая в руке букет из двадцати двух гвоздик, Иван ощущал себя в каком-то другом измерении. Пришлось признаться самому себе в том, что мать была права: смириться с мыслью о том, что Веры больше нет, он так и не смог. И теперь, опустив на ее могилу букет из двадцати двух гвоздик, он, возможно, сумеет это сделать. А поэтому отступать все же не следует. Как бы ни хотелось опустить эти гвоздики на первую попавшуюся плиту и дать деру к выходу.