Анна Данилова - Пора черешен. Научи меня играть, жить, любить… Страница 6

– А почему это ты не спрашиваешь, КТО звонил-то? Ты знаешь?

– Конечно.

– Да ничего ты не знаешь! Ну кто? Кто?

– Ладно, я пошутила, я не знаю, кто мог мне звонить, потому что у меня нет знакомых мужчин.

– А вот и есть. И зовут его Илья Николаевич, это твой преподаватель по специальности, он позавчера неожиданно вылетел в Москву и позвонил тебе, чтобы предупредить, что никакого прослушивания не состоиться…

– И что ты ему сказала?

– А что я должна было ему сказать? Я объяснила ему, что ты сейчас временно живешь у Розановой и готовишься к сессии… Что тебя проще застать ночью в училище, чем дома… Он очень вежливый человек и произвел на меня самое приятное впечатление… И еще… Знаешь, мне показалось, что он очень дорожит тобой… Ты извини, малышка (она назвала ее так, как звала всю жизнь, считая ее маленькой и беззащитной, и только последние месяцы, увлекшись Капелюшем, забыла, очевидно, это нежное и, принадлежащее лишь им одним слово), что я так редко расспрашиваю тебя о твоих делах… Ты стала совсем взрослой и мне порой бывает неловко за свое поведение.

Скажи, ты по-прежнему любишь меня ли ревнуешь к Борису?

– Конечно люблю… – Лена обняла маму и разрыдалась у нее на груди. Какое счастье, думала она в эту минуту, что у меня есть такая молодая и всепонимающая мама.

– Ну ладно, успокойся… Ты просто устала, смертельно устала… Послушай, а что, если тебе взять академический отпуск? Поедешь с нами в Крым, отоспиься там, отдохнешь от своих дурацких клавиш… лучше бы ты училась на бухгалтера, честное слово… А еще лучше – послушайся моего совета, – выйди замуж и роди ребенка. Ты и представить себе не можешь, как резко изменится твоя жизнь и как заиграет все вокруг совершенно новыми, свежими красками… Если ты мне доверишься, я сама найду тебе подходящую кандидатуру… Все, тс…, это Борис…

В эту минуту, постучавшись, вошел Капелюш, в руках его был красный сверток.

– Это свитер! – воскликнула мама в порыве восхищения и слишком бурной для такого события радости. – Чудесный шерстяной свитер, мягкий и легкий, как пушинка… Примерь-ка! Его привезли из Исландии специально для тебя, это подарок…

Лена с благодарностью посмотрела на сияющего Бориса и снова подумала о том, в какой же грязи она оказалась и как же теперь она будет смотреть в глаза своим домашним, как наденет на себя, на оскверненное и уже не принадлежащее ей тело, этот новый красивый свитер? И хотя она прекрасно понимала, что это глупо, что потеря девственности не должна восприниматься ею так серьезно, что к этому надо бы отнестись с философским спокойствием, как если бы она потеряла очередной молочный зуб, но куда она могла деться от своих же, и при том, вполне искренних и естественных чувств? Куда ей было деться от если не ханжеского, то, по крайней мере, почти классического воспитания, которое дала ей (кстати, хотя и далеко не праведная, но тем не менее понимающая всю меру ответственности за дочь) мама, которая чуть ли с пеленок подсовывала ей настоящую, серьезную литературу, откуда маленькая Леночка черпала все познания основных жизненных критериев и элементарно училась по ним, что же такое «хорошо», а что такое «плохо»?! Но даже отлично зная реакцию своей матери на известие о том, что ее взрослая дочь превратилась в женщину – а мама непременно возьмет на себя обязанность рассказать о всех плюсах и минусах ее теперяшнего положения и постарается ее успокоить относительно всех ее наверняка беспочвенных, но вполне понятных в ее возрасте комплексах и сомнениях, – Лена продолжала прислушиваться к себе и выискивать в своем поступке только низкие, похотливые мотивы.

– Тебя к телефону! – услышала она спустя полчаса и взяла трубку.

– Привет, это я…

Она опустила трубку, не зная, что делать, положить ли ее на место или все же ответить Тарасову, голос которого вызвал дрожь во всем теле и какое-то сладчайшее чувство оцепенения и, вместе с тем, страха.

– Слушаю… – голос ее предательски вибрировал.

Что он собирается ей сказать? Просить прощения?

– Я нашел для тебя совершенно изумительную пьесу

Хачатуряна, когда мы сможем увидеться? Ты здорова? Куда ты исчезла? Тебя не было ни у какой Розановой… – говорил он, перескакивая с музыки на здоровье и наоборот, после чего, после этого бреда вдруг сказав:

– Я сегодня заеду за тобой. Будь у своего подъезда в семь часов. Все будет хорошо.

Но что теперь может быть хорошо, когда былого ощущения чистоты НЕТ?!

Она не успела ничего ответить, как он положил трубку.

– Кто это? – спросила мама, внезапно возникшая рядом и источавшая аромат духов – они снова куда-то спешно собирались, эти счастливчики, эти прожигатели жизни, эти ненормальные, плавающие в медовом, предсвадебном теплом озере чувственности. И вопрос-то ее прозвучал слишком уж легкомысленно, можно даже сказать ДЕЖУРНО.

– Мне должны принести ноты вечером, я ненадолго отлучусь… Кроме того, надо бы пригласить настройщика, ты слышала, как у нас фальшивят басы?

– Никаких проблем! Возьми деньги, скролько тебе нужно и пригласи настройщика. И вообще, – она понизила голос и перешла на заговорщеский шепот, как она всегда делала, когда собиралась сообщить что-то немыслимо приятное, – Борис сказал, что тебе нужна новая шубка… Заметь, он сказал это сам, я ему и слова не говорила про то, что твое пальто продувается всеми ветрами… Но ты, между прочим, сама виновата, что не носишь заячий тулуп… Все-все, молчу… согласна, что он довольно смешно на тебе смотрится… Но ТОГДА у нас с тобой не было денег, а теперь, когда я выхожу замуж за Капелюша, у нас с тобой будет столько шубок и сапожек, сколько только мы пожелаем… Так что можешь присмотреть себе что-нибудь в разумных пределах, а в субботу ты мне покажешь, что выбрала, и мы купим тебе шубу…

И она поцеловала Лену, приобняла и исчезла, растворилась в темноте передней…

Они ушли – Лена услышала, как хлопнула входная дверь, и она снова осталась совершенно одна. Квартира стала нестерпимо тихой, и Лена поставила своего любимого Грапелли. Хохочущая джазовая музыка постепенно наполнила ее кровь прозрачным вином пусть и кажущегося, но все же счастья. Ей стало весело. В сущности, что такого особенного произошло? Ничего. Просто она стала взрослой. А боль… про нее она постарается не вспоминать. Через эту боль прошли все, начиная с решительной и соблазнительной Евы.

Включив во всех комнатах яркий свет, Лена, танцуя, кружилась по квартире, одновременно переодеваясь и готовясь к свиданию. Все страхи ее улетучились, более того – на место холодных рассуждений о своей дальнейшей жизни явилось резко обостренное желание увидеть Илью Николаевича и предстать, наконец, перед ним в своем новом обличье…

Она остановилась перед зеркалом и придирчиво оглядела себя, слегка подрагивающую от легкого волнения и озноба. На ней были трусики и кружевной лифчик, и все это белого цвета.

Она на цыпочках, словно мама стояла где-то поблизости, подошла к ее шкафу и, открыв сразу несколько ящиков, принялась ворошить сложенное аккуратно белье… Уж кто-кто, а мама всегда весьма много внимания и, соответственно, денег уделяла своему нижнему белью. Лена знала, что одна только нижняя юбка, которую она привезла совсем недавно из Москвы к своему новому прозрачному вечернему платью, стоила по меньшей мере столько, сколько получает за месяц Тарасов. Это было произведение искусства – тончайший батист с прозрачными, как снежные узоры на стекле, кружевами.

Но сейчас ее волновала не юбка, а черное французское бюстье, подчеркивающее и приподнимающее грудь и, в то же время, почти не скрывавшее ее. И такого же цвета непристойно-невинные трусики, облегающие впалый живот, но совершенно не прикрывающие бедра.

Увидев ее в таком виде, Илья Николаевич, пожалуй, воспримет ее уже в новом для себя качестве и, быть может, оценит совсем пд-новому ее красоту и сексуальность.

Лена, краснея, поймала себя на том, что она уже хочет этого свидания, что мысль о встрече с мужчиной, много старше себя, приводит ее в трепет и вызывает желание. Но все равно это желание пока еще смутное и ассоциируется у нее пока еще с болью и сильными душевными переживаниями. Когда же, когда же, наконец, она превратится в настоящую женщину, способную, не обращая внимание на боль, получить от соединения с мужчиной настоящее блаженство, о котором она так много прочитала, увидела в кино и, главное, услышала от своих подруг?

Она взглянула на часы и обмерла: в ее распоряжении оставалось всего лишь четверть часа! Грапелли издевательски взвизгнул одним из своих саксофонов, и, немного успокоившись, вдруг выдал совершенно изумительную, равнодушную в человеческим чувствам вообще, мелодию, расхристанную и расслабляющую сознание…