Петр Алешкин - Беглецы. Роман Страница 6

– Уж постарайся… Это раз. Второе, везу тебя я, значит, ты за мной, как нитка за иголкой. И третье, я – Дима, программист из инофирмы, ты – Елизавета, студентка. Все остальное неинтересно ни мне, ни тебе: никаких расспросов, никаких проблем, только отдых. Договорились?

– А я-то думала… – облегченно и искренне выдохнула Елизавета.

– Увы, он счастия не ищет, и не от счастия бежит, – Анохин развел руками. – Я иду звонить, а ты допивай сок, кофе… – Он поднялся, но задержался на мгновенье, говоря: – И все же я не буду тебя звать Елизаветой. Я буду звать тебя Лизонькой.

– Нет, и так ты меня звать не будешь, – улыбнулась она.

– Почему?

– Меня зовут Светланой… не обижайся…

Теперь засмеялся он и сказал:

– Так вот почему я все время думал, что ты совсем не похожа на Елизавету. Просто вылитая Светлана, Светик-Семицветик, Светлячок!.. Нет, одну я тебя здесь не оставлю, – взглянул он на соседние столы с говорливыми подвыпившими писателями, – а то эти… программисты мигом налетят на тебя, окружат, отобьют… Допиваем кофе и идем вместе…

Дмитрий Иванович решил, что Светлана, скорее всего, учится не на филологическом, а на факультете журналистики. Жаждет впечатлений для будущей работы. Иначе, чем объяснить, что она откликнулась на странное объявление незнакомого мужчины. Ни на авантюристку, ни на легкомысленную дуреху не похожа. Может, так искусно играет? Вряд ли, он бы давно ее раскусил… Если, конечно, не гениальная авантюристка. Слишком естественно себя ведет. И не глупа, нет, не глупа! И конечно, не из ФСБ, не похоже.

Дмитрий Иванович съездил с ней к знакомому дельцу, Костику Хмарину, небритому, полненькому коротышке, лысина которого всегда была масленой. Из-за этой лысины и из-за короткой щетины на щеках Костик всегда казался неряшливым. Впрочем, таким он и был на самом деле. В квартире – полнейший бардак, по полу раскрытые журналы разбросаны, под столом пустые бутылки, газовая плита и мойка завалены грязной посудой.

Светлана заполнила анкету посольства США, оставила паспорт.

– Завтра все будет о’кэй. Вечером можете приезжать за паспортом, – заверил Костик

– Так скоро?! – не удержала радости Светлана.

– Фирма веники не вяжет, – подмигнул ей Костик.

2

К своему шестнадцатиэтажному дому Дмитрий Иванович подъехал в одиннадцатом часу. Начинало темнеть. Асфальтовую площадку под окнами, где оставляли на ночь машины автолюбители, мальчишки расчертили большими квадратами и шумно, азартно гоняли мяч. Когда Анохин медленно въехал на площадку, один из них, худой, невысокий, в длинных шортах, в бейсболке с большим козырьком назад, с разгоряченным лицом и горящими глазами, подхватил мяч, быстро обернулся к нему и властно вытянул руку, показал пальцем в сторону небольшого луга, мол, гони машину туда, не мешай играть! «Ишь, стервец!» – беззлобно, с усмешкой подумал Дмитрий Иванович и послушно покатил туда, куда указал мальчишка, освободил площадку для игры. Позади него возобновились крики, возбужденные возгласы ребятишек.

В лифте он почувствовал, поймал себя на том, что возвращается домой без прежнего постоянного, тягостного чувства, без непреодолимого отвращения к жене, и был не столь мрачен, как в последние дни, будто какая-то надежда появилась, нашелся хороший выход из поганейшей ситуации.

На стук двери из комнаты выглянула в коридорчик Оля, дочь, взглянула на него своими живыми беспокой-ными глазами, кинула быстро, настороженно, оценивающе:

– Привет.

– Привет-привет, ты еще дома? Как же твой ночной клуб выдержит ночь без тебя? Неужели завтра не закроется от обиды, что ты его бросила? – ответил он с ласковой иронией.

Глаза дочери радостно блеснули. Оля невольно дернулась навстречу ему: в детстве, встречая отца после работы, она всегда с радостным визгом бросалась ему на шею. Последние молчаливые, гнетущие вечера в семье сильно тяготили, удручали ее. И теперь, почувствовав, что настроение у отца хорошее, она непроизвольно, инстинктивно, чуть не кинулась ему на шею, как в детстве, но сдержалась, смутилась, спросила:

– Чайник поставить?

– Давай, – взялся Дмитрий Иванович за узел галстука, начал неторопливо развязывать его, думая об Оле и Светлане: «Как они похожи!» Думать о Светлане, Светике было приятно.

Из комнаты, откуда выглянула дочь, слышалось бормотанье телевизора. Жена любила долгоиграющие мексиканские сериалы. Оля прикрыла дверь в комнату, радостно и юрко нырнула в кухню.

– Он еще не остыл! – услышал Дмитрий Иванович бодрый голос дочери, стук чайника, шипенье газа.

Когда он неторопливо вошел в кухню, чайник уже зашумел. На столе стояли две фарфоровые чашки, мед, на тарелке – бутерброды с сервелатом, булочки.

– Я с тобой… Ты не против? – Оля глянула на него своими серыми глазами вопросительно и кротко. В последние дни он ужинал один. Молча и мрачно взглядывал на детей и жену, если они появлялись на кухне, когда он был там, и они быстро и безропотно удалялись. Когда возвращался поздно, как сегодня, то пил только чай и уходил в свой кабинет.

– Отчего же… Садись. – Он взял нож, разрезал булочку поперек и начал намазывать на нее мед. Намазал, протянул Оле, говоря: – Решила отдохнуть сегодня или взрослеть начала?

– Рано, – взяла она булочку и дернула плечом.

– Рано отдыхать или рано взрослеть? – не дождался ответа и вздохнул. – Как я рад был бы, если бы ты у меня родилась пустышкой! Как ты жалеть будешь потом об этих днях, клясть нас с матерью, что в руках не держали! – сказал и подумал с горечью, с тоской: «Может быть, последний раз сижу с Олюшкой вот так, а сам опять за свое нудье. Других слов, что ли, нет?» – И помолчав, спросил: – Все у тебя в порядке?

– Не все! – вздохнула Оля и, быстро высунув розовый язык, слизнула капельку меда с края булочки. – Вспомни, что тебе не хватало в мои годы?

– Мне не хватало на мороженное для девочек, на кино, на танцы. Тогда мы, мальчики, платили.

– Сейчас равноправие.

– Сколько же тебе не хватает?

– Двести…

– Тысяч? – усмехнулся он.

– Папа, если бы ты дал мне столько тысяч, я бы свой ночной клуб открыла! – воскликнула Оля и сморщила губы. – Всего двести баксов.

Дмитрий Иванович не допил чай, поднялся, вышел в коридор. Достал из кейса бумажник, вытянул из него две зеленые бумажки, помешкал, взял еще одну, вернулся в кухню и положил их на стол перед дочерью.

– Папочка, был бы ты всегда такой! – с восторгом вскочила со стула Оля и клюнула его в щеку.

Он обнял дочь, прижал к себе, тоненькую, хрупкую. Жалко стало ее, грустно и обидно за себя, и вместе с тем он чувствовал себя виноватым перед ней.

– Разве я такой уж плохой?

– Не плохой, но занудливым ворчуном бываешь… – прижималась к нему дочь, обхватив его за талию руками.

– За тебя боюсь… Что же мне ремень брать? В детстве не бил, а сейчас… Боюсь, пропадешь! Глупа…

– Не глупа, пап, не глупа! – горячо возразила Оля, отстраняясь. – И бояться за меня нечего. Это меня ребята боятся! Один попытался меня обидеть, я туфлю сняла и по голове его каблуком раз, раз! Посмотрел бы ты, как он от меня сиганул! – воскликнула она с восторгом, с горящими ликующими глазами. – Шелковый потом вокруг меня ходил!

– Эх ты, дурочка, дурочка! – вздохнул, засмеялся Дмитрий Иванович, глядя на родное раскрасневшееся лицо дочери. – Милая дуреха!

– Пап, я побегу! – схватила она доллары со стола. – Пора!

– Темно уж на улице… Выспись сегодня, не пропадет без тебя твой ночной клуб.

– Высплюсь на том свете, – иным тоном, небрежно кинула Оля. Видимо, всеми своими мыслями она была уже среди друзей.

– Ты все с Игорем дружишь?

– Ой, пап, это же было сто лет назад!

– Он тебя бросил?

– Ну да, меня бросишь, – произнесла она уверенно и горделиво. – Устала я от него, надоел… У меня давно уж друг Сержик, вот такой парень! – Оля блеснула глазами и вскинула вверх большой палец. – Лучше всех!

– Утром ждать?

– Клуб до шести работает, – развела она руками у двери: мол, ничего с этим поделать не может, и скрылась в коридоре.

Дмитрий Иванович еще год назад догадался, что дочь его стала женщиной, потрясен был своей догадкой, сказал жене. Галя в ответ только недовольно, раздраженно выругалась:

– Вечно у тебя в башке одни бредни!

– Это не меня, тебя должно в первую очередь волновать! – вскинулся, рассердился он на жену. – Следи!

А сын, Борис, был домашний, спокойный, мягкий, с женским характером. Ночные клубы его не манили. Более того, он к ним враждебно относился. Но у него был другой бзик, другой вывих! Мамаша постаралась, от нее болезнь пошла. Не слышно было Бориса сейчас, хотя наверняка дома, сидит в своей комнате, труды очередного Брахмапутры изучает. По уши увяз в разных кармах, шрастрах, сакуалах и другой хреновне.