Елена Квашнина - Там за облаками (СИ) Страница 6

   - Вернись к стене и прыгай там. Под стеной сугроб есть, видишь? В него и прыгай.

   - Не надо, Стас, миленький, не прыгай! - заверещала Татьяна. - Потрать десять минут, но спустись осторожно.

   - Ну его, Тань. Пусть делает, что хочет. Пойдём, я тебе кое-что покажу, - потянула подругу за рукав Маша. И хотела в самом деле уйти.

   Стас, догадавшись, что девушки не собираются любоваться на него до вечера, переменил решение. Уже было развернувшись и начав движение к стене Большого дворца, остановился.

   - Кому прыжок посвятить, девочки? Таньке или Маньке?

   - Что я тебе, коза? - надулась Маша. - И вообще... Хотел бы прыгнуть, давно бы прыгнул.

   Стас внимательно, с ехидством во взоре, осмотрел подружек. Его глаза задержались на Маше. Такой долгий-долгий многозначительный взгляд, дающий понять, в честь кого совершится новый подвиг. Маша успела подумать, что Закревский разыгрывает очередной спектакль, до которых большой охотник. И в тот же миг, взмахнув руками, Стас прыгнул вниз. Сумасшедший, - мелькнуло в голове у Маши. Показалось, он спрыгнул нехорошо, неудачно. Неловко перевернувшись, упал на спину.

   - Вставай, актёр-неудачник, - порекомендовала Татьяна, лучше подруги знакомая с натурой Стаса. Любой спортсмен при падении правильно группируется автоматически. Закревский не отозвался, продолжал лежать с закрытыми глазами.

   - Притворяется? - неуверенно спросила Маша.

   - Само собой.

   Прошло десять секунд, двадцать. Стас не подавал признаков жизни. Татьяна забеспокоилась, шепнула:

   - Похоже, не притворяется.

   Девушки, не сговариваясь, в три шага очутились рядом с ним, наклонились. Стас не шевелился, не подрагивал ресницами, глазные яблоки под веками не двигались. Девушки разом плюхнулись на колени с намерением послушать, дышит ли, трясти его, шлёпать по бледному лицу, прикладывать к вискам снег. Страх и паника начали свою подрывную работу. Но тут Стас распахнул глаза. Сразу стало понятно - гениально притворялся. Глаза - чистые, не замутнённые болью, отражающие весеннее небо.

   - Ах ты, поросёнок! - оскорблённая Татьяна вскочила на ноги. - Нет, хуже. Ты настоящий свин!

   Она гордо удалилась, стараясь не оглядываться. Закревский продолжал лежать, и теперь разглядывал одну Машу. Она пока не верила, что можно столь искусно притворяться.

   - Больно, Стас? Ты ушибся?

   - До чего ты, Маня, доверчива. Бери пример с Таньки.

   Её ладонь лежала у него на груди, и он накрыл холодную ладошку своей рукой, большой и тёплой.

   - Ты не обманываешь? - продолжала сомневаться Маша, делая попытку осторожно освободить ладонь.

   - Нет.

   - А почему лежишь на снегу так долго? Простудишься, - она встала.

   - Пусть лежит, - крикнула со стороны прислушивавшаяся к их разговору Татьяна. - Пусть простудится и умрёт, поганец. Надо же думать, чем можно пугать, а чем нельзя.

   Маша направилась к Татьяне, запоздало проявляя женскую солидарность. Чувствовала себя при этом наиглупейшим образом. Подставилась, обманули, дурой выставили. Обернувшись с желанием сказать что-нибудь язвительное Стасу, увидела, как он легко, гибко, с грацией кошки поднимается на ноги. Ни разу не поморщившись. Действительно, свин. Через арку к нему бежали перепуганные и отходящие от испуга Шурик Вернигора, Петро, Лёлек с Болеком, Казимирыч. Ну, они ему сейчас вставят! Мало не покажется.

   - Пойдём отсюда, - предложила Татьяна. - Пусть без нас гуляют полчасика. Авось успеют вспомнить и соскучиться.

   Девушки прогулялись по мосту, слыша за спиной возбуждённые голоса. Но когда повернули назад, на площадке перед аркой никого не обнаружили.

   - Бросили нас, представляешь? - несправедливо и оттого чересчур горячо возмутилась Ярошевич. - Ну и не надо, без них как-нибудь... А что это там за павильоны? Впереди, слева?

   - Хлебный дом и Оперный.

   - Пойдём смотреть?

   - Ты иди, я позже. Я пока на лавочке посижу. Ноги как-то устали.

   Маше просто-напросто хотелось остаться одной, заново пережить те ощущения, которые вызвали долгий взгляд Стаса и прикосновение его руки. Жаждалось осмыслить происходящее.

   Татьяна спорить не стала, ушла осматривать павильоны и... пропала. Маша уже и надумалась, и начувствовалась вволю, а Татьяна и не собиралась возвращаться. Подозрение, закравшееся в душу, когда подруга поторопилась уйти на самодеятельную экскурсию, снова дало о себе знать. Не отправилась ли Ярошевич плакать в одиночестве? Она, наверное, заметила пылкие взгляды Стаса, адресованные не ей.

   Если Татьяна и плакала, то лихо замаскировала следы девичьей слабости. Она умылась. Маша обнаружила её на склоне горы возле Оперного дома. Павильон там имел квадратную нишу, образованную двумя кирпичными выступами, между которыми шумел водопад из капели. Настоящая весенняя Ниагара, сверкающая в косо падающих лучах полуденного солнца. Татьяна умывалась капелью, отчего ресницы и брови её казались ещё черней, а глаза нестерпимо синели. Она пропускала капель между пальцев и разбрызгивала вокруг себя. Заметив Машу, сказала взволнованно:

   - Посмотри, какое чудо! Настоящая сказка! Иди сюда, оттуда плохо видно.

   И Маша пошла к полосе солнечного света, пронизывающего уникальный водопад. И тоже умывалась, и смотрела сквозь веер радужных капель на небо, на солнце, на старые липы, на влажный кирпич стен. Татьяна, опьянённая весенней свежестью, затеяла читать стихи, расширенными глазами вбирая в себя неповторимость минуты. Она любила испанцев, потому начала поэтическую декламацию с Хименеса, продолжила виршами Лорки. Путалась, сбивалась, начинала заново. Девушки смеялись. Никогда потом у Маши не было таких счастливых весенних мгновений. И никогда больше не случилась такая удивительная капель. Не раз впоследствии она по весне приезжала в Царицыно, подгадывая к таянию снега. Шла к Оперному дому, к памятному месту, и в лучшем случае заставала тоненькую, скупую пунктирную линию капель, Ниагара не повторялась.

   - И меня обозвали свином? Сами-то кто? Нашли неземную красоту и никого не позвали, - Стас прошёл к Ниагаре, сурово зыркнув на замолчавшую Татьяну, подставил ладонь. И тоже умылся, посмотрел сквозь веер радужных брызг на небо, на солнце, на девчонок. Дочитал вслух недочитанное Таней последнее четверостишие:

   - Пустынны дворы Севильи,

   И в их глубине вечерней

   Сердцам андалузским снятся