Маша Царева - Москва силиконовая Страница 60

Это было удивительно, но впервые за много лет в горле моем не застрял горьким комом неозвученный вопрос: «А как же я? А по мне вы не соскучились? А разве я не ваша девочка?» Я и сама не могла понять природу равнодушия, которое вдруг окутало меня, как непроницаемый кокон куколку бабочки. Потом, много дней спустя, сотни раз отматывая назад, переосмысливая, вспоминая, я внутренне приму такую версию: чувство семьи, которое мне неожиданно удалось нащупать в последние недели, еще такое хрупкое, неустойчивое, нежное, вдруг оказалось гораздо важнее многолетнего одиночества, и синдрома брошенного ребенка, и обиды, которая за много лет закрепилась в сердце и заросла склизким мхом. Это было так неожиданно и удивительно! Мама продолжала что-то весело щебетать, что-то бестактное, о том, какой шикарный обед они закатят по случаю счастливого воссоединения семьи, королевский обед, только для них троих. Я рассеянно подавала какие-то реплики, продолжая внимательно прислушиваться к себе, к тому новому, что вдруг во мне обнаружилось.

– Кто это? – Челси подкралась сзади так незаметно, что я вздрогнула от неожиданности.

На ней была моя старая пижама. Черные волосы всклокочены, под глазами – темные крапинки осыпавшейся туши, а сами глаза – красные, как у ангорского кролика.

– Это мама, – зажав трубку ладонью, прошептала я. – Отца послезавтра освободят. Ты можешь вернуться к родителям.

Коротко вскрикнув, она метнулась к телефону, отняла у меня трубку, радостно заверещала. Она так волновалась, что все время начинала переходить на английский. И тон у нее был совершенно особенный, она и слова мне не сказала, но я вдруг почувствовала себя лишней. Какие-то семейные шуточки, понятные только им двоим. Какие-то глупые вопросы. А как поживает спаниель мистера Джейкобса? А сможет ли она посещать уроки сальсы с дочкой Хоупов? Сколько раз звонил ей некто Филлип Райт? Что, и цветов на день Святого Валентина не прислал? Вот подлец! Они обсуждали какие-то простые будничные вещи, обычные глупые секретики мамы и дочки, то, о чем неприлично было вспоминать, пока отец был с тюрьме.

Я отвернулась к окну, меланхолично понаблюдать за экспрессивным вальсом снежинок, красиво подсвеченных тусклым оранжевым фонарем.

Ну и ладно. Ну и пусть. Пережила тогда, справлюсь и сейчас. Сейчас даже легче. Я старше, опытнее, у меня налаженная жизнь, я давно научилась разочаровываться и отпускать. Вернусь к мыловарению, обновлю сайт. Может быть, даже найму помощницу – милую тихую отличницу. Пора расширять бизнес, мне скоро тридцать пять. Когда Челси уедет, знакомая квартира покажется такой большой. И никто больше не будет съедать мой любимый ореховый йогурт, и никто не будет бить мои любимые винные бокалы, и разбрасывать нижнее белье по кухонному столу, и оставлять бритву с застрявшими лобковыми волосками на краю ванной, и совать грязные пальцы в мой крем, и тратить мои деньги на возмутительные глупости вроде латексного костюма медсестрички из виртуального секс-шопа, и часами занимать телефон, и вообще… Я одиночка. В одиночестве мое счастье. Не нужно мне никакой семьи.

– Эй, ты что там? – Челси тихо подкралась сзади и положила подбородок мне на плечо. – Как красиво… Я тебе говорила, что раньше видела снег только однажды? Мы с родителями ездили на каникулы в Нью-Йорк, и там… Даш, ты что, плачешь, что ли?!

– Глупости, – я смахнула слезинку и улыбнулась как можно бодрее. – Что-то в глаз попало. Слушай, а может быть, нам это отметить? Все равно уже не уснем!

– Шутишь? – недоверчиво улыбнулась она. – Ты похожа на оживший труп, вся зеленая. Сколько мы с тобой не спали?

– На себя посмотри! – я щелкнула ее по носу. – Ну и наплевать. Мы же не в конкурсе красоты участвовать собираемся! Сейчас сварю кофе покрепче, а потом… Потом можно устроить, например, пикник.

Челси посмотрела на меня как на душевнобольную и ответила не сразу, видимо, прикидывала, хватило бы мне безбашенности вызвать драг-дилера, пока она спит, и наглотаться какого-нибудь дерьма до стадии зрительных галлюцинаций.

– Пикник? Вообще-то зима на дворе. Четыре утра. Минус пятнадцать.

– Никогда не знала, что моя сестра зануда, – я показала ей кончик языка. – Ну и ладно. Иди спать. Могу подогреть тебе молока и продекламировать «Золотого петушка» или какие там сказки ты предпочитаешь.

– Да иди ты! – беззлобно отозвалась она. – Что, ты серьезно? И где же мы устроим пикник? На балконе?

– Вот еще! Поедем как минимум на Воробьевы. Можно в Измайловский парк, я там знаю одно потрясающее место на холме. Или в Царицыно. Или в Ботанический сад.

– Лучше уж Воробьевы, – с сомнением сказала она. – И что, мы возьмем с собою плед и корзинки с бутербродами? А в перерывах между игрой в снежки будем делать все, чтобы не умереть от холода?

– Ну, в общем, как-то так!

– Знаешь, Даш, ты ненормальная, – покачала головой Челси. – Я всегда, с самого начала думала, что с тобой что-то не то, и вот теперь вижу точно: у тебя поехала крыша. Но знаешь что?

– Что?

– Это мне нравится! – рассмеялась она.

Когда мы добрались до Воробьевых, уже светало. Это было ледяное серо-розовое городское утро, университетский шпиль тонул в сероватом тумане, но вдалеке, над куполами храма Христа Спасителя, уже намечалась смутная голубизна. Скрипел под ногами еще не затоптанный снег. Навязчивый запах бензина еще не успел отвоевать пространство, и утро пахло свежестью, снегом и почему-то лесом.

По дороге мы зарулили в ночной супермаркет и долго носились с тележкой между нарядных алкогольных рядов, наводя смутную тоску на снулых сонных продавщиц. На нас обеих были махровые пижамы, на Челси – розовая, на мне – светло-зеленая. Сверху мы накинули невесомые пуховики. Челси мела в тележку все подряд – приторный ежевичный ликер, розовое шампанское, текилу, слоеные пирожки с сосисками, шоколадки, копченую утку, сыр с грецкими орехами, пирожные «Картошка», сухофрукты в нарядных пакетах, огромный ананас. Ее выбор не поддавался человеческой логике, например, я категорически отказывалась понимать, к чему на зимнем пикнике замороженные раковые шейки, но я ее не останавливала, только с улыбкой наблюдала за этим развратом. Это была настоящая потребительская истерика. Кассирша косилась на нас подозрительно – наверное, ждала, что вместо кредитной карточки мы вытащим водяные пистолеты и завопим: «Улыбнитесь, вас снимает скрытая камера!»

Нагруженные пакетами, мы прибыли на место и онемели от рассветной красоты. Даже кураж поутих. Мы стояли, облокотившись на ледяной парапет, и молча смотрели вперед, и каждая думала о своем. Вокруг никого не было – только мы и огромный просыпающийся город в синеватой дымке. Иногда в мегаполисе особенно остро чувствуешь одиночество, и даже ловишь от этого своеобразный мазохистский кайф. Я всегда любила этот город – ярмарочный, дикий, самоварно-блестящий, непредсказуемый. Это город, в котором уютно только игрокам и шулерам. Никогда не знаешь, что будет завтра. Строишь замок, а он вдруг оборачивается карточным домиком, и город с клоунским оскалом хохочет тебе, растерянной, в лицо. А бывает и наоборот, и ты на это «наоборот» всегда немножко надеешься.