Ирина Волчок - В Калифорнии морозов не бывает Страница 63

Я закрыл дверь за Ираидой Александровной и пошёл спать в свою комнату, совсем спокойный. Я помнил эти вот слова: утро вечера мудренее. Я тогда подумал: ладно, утром я всё решу, а потом скажу ей.

А утром она уехала. Утром я опять проснулся поздно, и Марк сказал, что она уехала с Георгием и Володей, просила передать спасибо за отличный отдых. Она бы попрощалась, но не хотела меня будить. На востоке считается большим грехом будить спящего человеке. Так Марк сказал.

Я никогда не понимал всей этой восточной мудрости.

4. Всё ещё вечер

Когда в доме остаёшься в одиночестве, вечера всегда кажутся длинными.

Александра вдруг поняла, что очень хочет есть. Наверное, потому, что вспомнила тот званый ужин. Ой, какие сказочные пирожки пекла Ираида Александровна!..

Ладно, что теперь об этом. И проголодалась она вовсе не потому, что вспомнила пирожки, а потому, что забыла поужинать. И Моню покормить забыла, бессовестная. Бедный пёс терпит, даже не гавкнул ни разу. Ну, ничего, поужинают вместе. В одиночестве Александра садиться за стол не любила, а Славка вряд ли скоро придёт. Да если и скоро, так вряд ли голодная, там тоже ужин, там её покормят.

Александра вышла на крыльцо и потихоньку позвала:

— Омон! Ты не думай, я про тебя не забыла. Пойдём-ка в дом, я хоть с тобой поем, раз такое дело.

Моня возник из темноты, сунулся мокрым носом ей в ладонь и с ожиданием уставился в распахнутую дверь.

— Подожди минутку, — попросила Александра. — Сейчас я произведу глубокую разведку. А то вдруг Славка как раз домой идёт? Увидит, что ты в кухне — как даст мне по башке!

В сопровождении Мони она прошла к калитке, выглянула на улицу и пооглядывалась: вдруг правда Славка возвращается? Улица была пуста, тиха и темна. Ну и хорошо.

Они вместе с Моней пришли в кухню, и только тут Александра заметила, что пёс несёт в зубах свою миску, вылизанную до блеска.

— Какой ты умный! — восхитилась она, отбирая у него миску, ставя её на пол, гладя пса по голове и устраивая на плите кастрюлю с его супом — всё очень быстро, почти одновременно, но при этом стараясь не шуметь и всё время трусливо прислушиваясь, не раздадутся ли за окном стремительные Славкины шаги. — Ой, Омон, ты не только очень умный, но и очень тактичный. Вон какой голодный, правда? А меня даже не упрекнул.

Моня тонко улыбнулся и саркастически шевельнул ушами. Весь его вид говорил: «Ах, оставьте! Мы оба понимаем, что упрекать хозяев — себе дороже. Тем более что от жестокосердного ребёнка по имени Славка поступил приказ зачем-то морить голодом ни в чём не провинившегося пса».

Беседовать с Моней было одно удовольствие. Он всегда всё понимал и никогда не спорил по пустякам.

Вот так они и ужинали вдвоём, неторопливо, с удовольствием, по-дружески беседуя и одновременно трусливо прислушиваясь, не раздадутся ли Славкины шаги. И даже не скрывали друг от друга этой своей общей трусливости: ребёнок по имени Славка действительно жестокосерден, причём настолько, что за нарушение режима им попадёт обоим, вне зависимости от степени вины. Но нарушать режим было так приятно! В тепле, в тишине, вот так сидеть вдвоём, беседовать и угощать друг друга. Александра из всего изобилия, утром приготовленного Славкой, выбрала то, что нравилось одинаково и ей, и Моне, и теперь делилась с ним привычным способом: один кусок совала в рот себе, другой — Моне. Моня без неприличной жадности, но с удовольствием брал угощение у неё из рук, а потом вытащил из своей миски недогрызенную косточку и великодушно предложил её Александре.

— Спасибо, — растроганно сказала Александра. — Какой ты щедрый! Последний кусок готов отдать голодным… Но знаешь, я уже не голодная. Более того — я так обожралась, что в меня больше ничего не влезет. Так что тебе придётся доедать свою костерыгу самому. Ешь.

Моня склонил голову набок, поморгал глазами и вздохнул, выражая сомнение в том, что и в него хоть что-нибудь ещё влезет. Но приказы не обсуждаются, и он хоть и с трудом, а косточку догрыз.

— Ну, всё, — решила Александра. — Раз мы уже поели, поболтали, отдохнули — пора за дело. Иди к себе, Омон, а мне работать надо.

Моня опять вздохнул и посмотрел с намёком: мол, работа не волк, когда-нибудь ведь надо и отдыхать. Например, побегать за мячом, а лучше — за соседской кошкой, а то эта кошка уже так обнаглела, что позволяет себе сидеть на крыше и смотреть на всех свысока…

— Мы с тобой завтра поиграем, — пообещала Александра. — Утром. Утро вечера мудренее, как любила говорить одна моя знакомая генеральша.

Моня взял в зубы свою миску и пошёл из дома. Александра вымыла свою тарелку горячей водой из чайника и встала перед нелёгким выбором: может быть, сначала позвонить Максиму, а потом уже читать? Или читать и дожидаться, когда муж сам ей позвонит? Болтать с Максимом было, конечно, интересней, но оставался ещё довольно большой нечитанный кусок вёрстки. Не оставлять же неоконченную работу на завтра? На завтра у неё были обширные планы, связанные со Славкой, с Евгенией Семёновной, с Моней, с хозяйством и с магазинами. Большая развлекательная программа. А то зачем она сюда приехала? Нет, надо дочитать сегодня.

А помимо всех этих очень дельных соображений ещё был интерес. Как ни странно, ей вдруг стало интересно узнать, что там будет дальше с этим сумасшедшим концептуалистом. Она ведь ничего не знает, что было с ним в жизни. Тогда, утром на даче, нечаянно услышав его истеричную исповедь Марку Львовичу, она подумала: и этот тоже. Нет, посмотрите только, какие страсти! И все эти сумасшедшие страсти — по поводу карьеры, перспективы, влиятельной родни жены и возможности удрать — не потому, что здесь хлеб горек, а потому, что где-то жемчуг крупнее. Таких страстей она тогда и от Валеры уже наслушалась и нагляделась до потемнения в глазах. При чём тут честное сумасшествие? Нет, тут точный расчёт и трезвое планирование. А нервы — это потому, что осёл никак не может решить, какая морковка слаще.

Но всё же, как ни странно, интересно, что там было дальше. Тогда, в воскресенье утром, Георгий на своей машине отвёз её в Москву, Володя тоже поехал. Она даже ни с кем не попрощалась. Не демонстрация протеста, нет. Просто Георгий собирался уезжать, а ей уже там сильно надоело, и родители должны были приехать домой к полудню, и платье очень кстати высохло, — вот она и ухватилась за возможность смыться побыстрее. Не очень вежливо, конечно, но она тогда не очень-то об этом думала. Марк Львович должен был понять, а этот… а остальные ей были безразличны. Чужие люди, странные поступки, непонятные цели, страдания молодого Вертера. Всё было — не её, всё было ей не интересным. Она потом об этом даже никогда не вспоминала. А тут вдруг — здрасте, какие страсти. А главное — ведь двадцать лет прошло! Неужели за двадцать лет у человека не случилось ничего важнее и интереснее, о чём действительно можно было бы написать? Или всё-таки что-нибудь случилось, но в следующей главе? Ну, посмотрим.