Дороти Кумсон - Прежняя любовь Страница 66

— Значит, это не та боль, которую вы испытываете в результате полученных травм? Она другая?

— Да… Нет. Если честно, я не знаю. Я только знаю, что мне очень больно.

— Как давно вы решили, что таблетки не помогают? — интересуется врач.

— Только сегодня, когда опять испытала эту новую боль. Я думаю, мне нужно попринимать что-то еще.

— Меня беспокоит то, что после двух недель лечения вы вдруг решили, что оно вам не помогает.

— Так и есть. Раньше от лекарств мне становилось лучше, но теперь все изменилось.

— Вы чувствовали себя лучше физически или эмоционально?

Я понимаю, куда она клонит, и решаю, что этот номер не пройдет.

— Конечно физически.

— Обезболивающие не предназначены для того, чтобы те, кто их принимает, чувствовали себя лучше физически или эмоционально, — заявляет она. — Они просто убирают боль. Если вы нуждаетесь в них, чтобы почувствовать себя лучше, возможно, причина ваших ощущений кроется в чем-то другом, и мы должны выяснить, в чем именно.

— Я всего лишь хочу, чтобы эта боль стихла, — говорю я.

— Вы пережили чрезвычайно травмирующее событие…

— Я это знаю! — обрываю я ее. — Я все знаю. Но я хочу избавиться от этой боли.

Она смотрит на меня, и мне ясно, что она думает: «Либерти Бритчем сошла с ума». Я это знаю, потому что я тоже так думаю. Эта истерия и паника внутри — не то, что свойственно мне. Обычно я спокойна и невозмутима. Но сейчас я сама себя не узнаю.

— Простите, — бормочу я. — Я не должна была повышать голос.

— Есть кому вас психологически поддержать? — ласково спрашивает она.

— Да, — отвечаю я ей. «Нет», — говорю я себе.

У меня есть люди, которые меня любят, люди, на которых я могу положиться, но они не могут меня поддержать, потому что я не могу рассказать им о тех снах, в которых ко мне приходит Ева, о ее дневниках, о том, что я поняла, какую ошибку совершила, связавшись с Джеком. Мне не следовало этого делать, а тем более выходить за него замуж. Он не был к этому готов, а я была полной дурой. Я пошла у него на поводу, потому что влюбилась в него. Тот, кто сказал, что любовь не глупа, а тупа, был прав. А я самый тупой человек на свете.

— Быть может, направить вас на психотерапию? — спрашивает меня врач.

Я качаю головой и смахиваю сползающую по моей щеке слезу.

— Я найду частного психотерапевта, — говорю я. — Я не знаю, что со мной. Никто ведь не умер.

— В каком-то смысле умер, — возражает врач. — Того человека, каким вы были до аварии, больше нет. И вы все еще не вышли из шокового состояния. Вы испытываете потрясение и боль, потому что весь ваш мир пошатнулся до основания. И нет ничего удивительного в том, что вы пытаетесь сосредоточиться на физических симптомах, игнорируя эмоциональный аспект проблемы.

— Хорошо, спасибо, доктор, — говорю я, сама не понимая, за что ее благодарю, ведь она ничего не сделала. Она даже рецепта на обезболивающее не дала, чтобы я смогла избавиться от этой боли.

— Приходите, если вам понадобится направление к психотерапевту. Если боль вернется, мы пересмотрим ваши назначения.

Я киваю и выхожу из кабинета. Мне очень тяжело идти, потому что теперь мне на плечи давит целая тонна кирпичей.

— Мамочка, смотри! Лысая тетя! — кричит маленький ребенок, когда я пересекаю вестибюль, направляясь к выходу.

Сев на стул напротив врача, я машинально сняла кепку, а выходя, забыла ее забрать.

Я чувствую на себе взгляды всех без исключения посетителей. Те, кто сидит слева, несомненно, видят мой шрам — толстый, черный, лоснящийся струп, соединяющий края рассеченной кожи черепа. Скорее всего они тут же равнодушно отводят глаза в сторону, но я продолжаю ощущать этот коллективный взгляд, ползающий по моей голове. Надо бы вернуться за кепкой, но это означает, что мне придется задержаться здесь на несколько секунд дольше, чем это необходимо. Кроме того, она мне больше не нужна, потому что теперь я выйду из дома только тогда, когда достаточно окрепну, чтобы уйти от Джека.

Либби

— Я рада, что ты вернулась, — произносит Ева со своего места на ящиках с документами. — Я по тебе скучала.

Мои глаза задерживаются на ней на одно мгновение, и я вижу, что она не язвит. Она, видимо, вообще не способна язвить, потому что она не сука и не стерва.

— Ты дочитала до того момента, когда я встретила в супермаркете Эллиота, а потом получила сто фунтов от клиента. Вспомнила?

Я киваю ей. Мне теперь вообще не остается ничего другого, кроме как вспоминать.

Ева

25 июня 1990 года

У меня только что был лучший день рождения в жизни.

И знала, что все повернется к лучшему, и так и произошло. Предыдущие два дня рождения были всего лишь очередными днями в моей жизни. Меня даже мать не поздравляла. Ни открытки, ни телефонного звонка. Поэтому в этом году я решила провести этот день иначе. Я не собиралась сидеть дома в ожидании открытки, которая, скорее всего, уже никогда не придет.

Я отослала матери несколько тонн писем. Я пишу ей не реже раза в неделю, но не получила ответа еще ни на одно письмо. Мне хочется прекратить все это, но ведь она моя мать. Она была моей мамочкой. Как я могу просто так от нее отказаться? Может, она от меня и отреклась, но я так не могу. Я ее люблю. До сих пор.

Вчера я сделала такое, о чем мне стыдно даже писать. Я ей позвонила. Я сняла трубку и набрала ее номер. Вообще-то я часто ей звоню, но кладу трубку после первого или второго гудка, потому что мне слишком страшно и я не знаю, что ей сказать. Если я заговорю, то, скорее всего, скажу, что хочу вернуться домой, но место, где она живет, — это уже не мой дом. И я уже не ее малышка Ева. Да и как я вернусь туда, где наверняка все еще живет «дядя Алан»? Но вчера я набралась смелости и не положила трубку даже после второго гудка. У меня сердце ушло в пятки, и меня всю трясло. Мне показалось, что прошла целая вечность…

— Алло? — произнес мужской голос.

Меня затрясло еще сильнее — от ужаса, что он все еще там и что я не швырнула трубку, а слушаю его голос.

— Алло? — снова произнес мужчина.

— Кто это? — донесся издалека голос матери, и я чуть не расплакалась.

Я так давно не слышала ее голоса! Я услышала его впервые за несколько лет.

— Не знаю, но там точно кто-то есть! — отозвался мужчина. В трубку он произнес: — Даю вам последний шанс — говорите!

Зажав в кулаке трубку, я закрыла глаза, из которых текли слезы. Чтобы не выдать себя, я крепко прижала ладонь ко рту.