Наталья Захарова - Вопросы мастеру Страница 7

Генрих обладал одной способностью, о которой не рассказывал никому: он видел некоторые не видимые для остальных людей вещи. Когда возникали ситуации, требующие его незамедлительного вмешательства, то разум играл с ним злую, как казалось на первый взгляд, шутку. Он видел нити, связующие людей, он видел предметы, олицетворяющие ситуацию, с помощью которых впоследствии мог понять саму суть проблемы и исправить то, что мог исправить. Он чувствовал опасность не на подсознательном уровне, как большинство людей с развитой интуицией: опасность возникала перед его глазами в виде предмета. Надежда, страсть, влюбленность, разочарование… Он видел, как они выглядят и какого они цвета и формы.

Эту способность он обнаружил у себя еще ребенком, просунувшись однажды утром после очередных отцовских побоев, и впал в депрессию, подобно человеку, осознающему, что на его голову свалилась серьезная напасть. Тогда он стал думать о наступающей смерти, ведь в молодости непонятное и таинственное всегда непременно имеет оттенок смерти… Но смерть не наступала, а непонятно откуда возникающие предметы стали больше походить на знаки, на указатели, понять которые он мог легко. Обдумав все снова, он решил, что сходит с ума, но позднее понял, что с приходом материализации чувств не теряет способность здраво мыслить, что наверняка должно было бы произойти в случае потери рассудка.

Вскоре он привык к этой способности и научился пользоваться ей, а чуть позже возблагодарил судьбу за то, что эта способность есть.

7

– Энж! – Она услышала оклик отца, видение исчезло.

Пытаясь объяснить себе самой происшедшее, она кивнула в знак того, что все в порядке. Но находясь под сильным впечатлением, не могла вымолвить ни слова.

– Кто он? – Не унимался Мастер. – Энж! Отбрось все мысли, они тебя запутают, а у нас совсем мало времени. Я отвечу на твои вопросы сам, задавай же!

– Почему… почему я его знаю?

– Это чувство возникает часто. – Мастер говорил быстро, – Чувство дежавю. Словно когда-то вы виделись и даже общались. Но это не так. И этого не может быть. Самое разумное объяснение этому то, что, погружаясь в судьбу, ты в какой-то степени чувствуешь человека, ее носителя. Ты словно думаешь его мыслями, смотришь его глазами, говоришь его языком, чувствуешь малейший отголосок в его душе. На какие-то моменты ты- и есть он. Но я сказал «словно», потому что это не совсем так. Но очень похоже… Ты привыкнешь.

– Кто он? – после объяснения Мастер повторил свой вопрос.

– Он… мужчина, молодой. И у него черные волосы! – воскликнула она, вспомнив. – Его мир не похож на наш! Он полон цветов и белого там очень мало. Его мир ярок, как и полотно.

Мастер рассмеялся. Да, в первый раз это кажется необычным, а он и забыл уже, как много нового несут в себе судьбы для начинающего мастера.

– Ничего удивительного в этом нет. Что он делает сейчас?

– Ждет. Думает.

– Ждет чего-то определенного?

– Не знаю, не поняла, чего именно.

– Так. Ты увидела, где он и кто он, теперь тебе нужно просмотреть его прошлое, чтобы понять его настоящее. На этот раз погружение будет дольше, намного дольше, – предостерег он, – просматривай его жизнь, кусочек за кусочком, скользи взором по самым судьбоносным событиям, пока не поймешь, чем он живет сейчас. Не уходи далеко и не погружайся вглубь, какой бы интересной тебе не показалась его жизнь, иначе можешь потеряться. Да и времени у нас нет совсем. Это очень смешно, но слова «нет времени» обычно произносят люди, у которых оно, хотя бы фактически есть. Вот у кого его действительно нет, так это у мастеров… Приступай.

– Я не смогу… – запаниковала она.

– Сможешь, настройся на то, что как только поймешь его до конца, будешь с ним на одной волне, как мы с тобой, то вернешься сразу. И постоянно думай об этом: что нужно вернуться для того, чтобы помочь.

Паникуя, но испытывая захватывающее чувство погружения во что-то доселе неизвестное, она шагнула к полотну и закрыла глаза…

8

Едва Генриху исполнилось десять лет, как в семье де Бурье начались проблемы. Пьянству отца не было предела, что отнимало жизненные силы у матери Генриха, пока, в итоге, не отняло их совсем.

Каждому из людей нужно что-то нести за пазухой сквозь жизненные невзгоды, какое-то чудо, которое грело бы и придавало сил, когда они заканчиваются. Этим чудом для молодого человека и стала любовь к матери, она давала ему силы жить и быстро успокаиваться после отцовских побоев. С детства безответный и терпеливый, Генрих не мог ответить отцу злом.

Все перемены к лучшему приходят в нашу жизнь через страдания и боль. Чтобы чего-то дождаться, нужно страдать, иначе никак. Важные перемены всегда приходят в жизнь, ступая по ранам.

Так и произошло: настал день, когда удары были сильнее, чем обычно, обида сильнее, чем всегда. День, который изменил многое и расставил точки там, где положено. Он был летним и солнечным, он был днем, с которого начиналась новая жизнь.

Этим днем лекарь, уже неоднократно перевязывающий раны Генриха, после наложения очередных швов задал измученному ребенку вопрос:

– Не надоело ли вам, молодой человек, так жить? Побои постоянные.

Генрих молчал, слезы жгли лицо.

– Я лишь что сказать вам хочу… Пора бы научиться отвечать на такие действия, пока не остались калекой.

– Как… Где и кто меня научит? Вы? – Истерически расхохотался Генрих в ответ. Он и сам знал, что так долго продолжаться не может, но ничего не мог поделать. Чувство безысходности подкатило к горлу и стало трудно дышать, в глазах потемнело, в ушах раздался шум…

Генрих очнулся лишь поздним вечером, и увидел, что пожилой человек по-прежнему сидел на краю кровати. Его лицо светилось от пламени свечи, что придавало оттенок заговора его словам:

– Я могу вам помочь.

– Помогите! – Тихий шепот сорвался с сухих губ обессиленного ребенка.

– Я приду завтра, мы все обсудим, хорошо? Сейчас надо поспать. Ваш разум не способен пока воспринять трезво то, что я хочу сказать вам.

– Только обязательно приходите! Не оставляйте меня! – Когда придете? Мне отправить за вами? – Вопросам Генриха не было конца.

– Завтра утром загляну, хорошо? – Лекарь улыбнулся, укрыл больного одеялом и распрощался.

Он приходил каждый день утром и рассказывал, рассказывал… о школе фехтования, кулачном бое, о мальчишках, которые в свои молодые годы могут дать отпор даже бывалым солдатам, о силе, и как ею управлять, о благородстве и чести… Молодые люди впечатлительны и порывисты и Генрих, как любой юноша в его возрасте (а ему на тот момент было всего двенадцать) был впечатлен чрезвычайно. Благодаря нетерпеливому желанию быстрее окунуться в это приключение, он уже через неделю явился по указанному адресу. Позднее, чтобы не отвлекаться от занятий, Генрих временно жил в школе. Ему нашлось место в каморке библиотекаря. Так, днем были занятия, а вечерами чтение книг и перевод латыни.

И вот, когда добрая половина библиотечных книг была прочитана, а на теле не осталось синяков и ссадин, шов на голове зарос черными, как смоль, волосами, в его душе установилось умиротворение, и он был готов к тому, чтобы вернуться домой.

Но сложилось так, что встречи не случилось. Вернувшись домой, Генрих узнал, что отца нет больше в живых: случайная уличная драка унесла жизнь последнего его родителя.

Он остался один в большом, родном, но по большому счету совершенно чужом доме, где не осталось ни одной родной души, но жили призраки прошлого. В отличие от страха унижения и физического насилия, страх одиночества был намного сильнее, потому что теперь, когда он знал, как защитить себя от взрослого человека, по иронии судьбы он не имел ни малейшего представления о взрослой жизни. И этому мастерству нельзя было хотя бы плохонько научиться за две недели в отличие от кулачного боя и мастерства фехтования.

Итак… Генрих стал делать первые осторожные шаги своей новой взрослой жизни. Для начала и не без помощи друзей и покровителей, он привел в порядок расходные дела. Старый дом ждал вложений и забот. От окон до ворот, от сада до конюшни – все было запущено и ждало руки хозяина.

Со временем молодому человеку понравилось узнавать родовое гнездо заново. В доме было много комнат, вход в которые ранее для него был закрыт. Сейчас же, вооружившись связкой ключей, он был полон душевного трепета. За каждой дверью открывалась своя история, ее шептали книги, зеркала, старые пыльные шторы, старые светильники с огарками свечей… Он нашел много вещей, принадлежавших его матери. Собрав их все до одной, он соорудил своего рода алтарь ее памяти, где практически каждый день, хоть на несколько минут, но устраивал молчаливый диалог с ней.

Генрих не смирился с ее уходом. Даже могилу не посещал часто, потому что для него матери там не было, там было только ее имя, высеченное в камне. А сама она была здесь, рядом: в ее вещах еще был ее запах.