Вера Копейко - Леший и Кикимора Страница 7

А не напоминает ли тело этой болью, что пока рано писать завещание? Что все еще возможно, она в полном расцвете сил?..

Катерина Николаевна почувствовала, что боль отступает, и облегченно улыбнулась. Нет уж, все равно напишет, потому что у Саши есть брат и сестра. Саша ее девочка, по духу. Они понимают друг друга.

Перед глазами возникла идиллическая картинка: у Саши и Миши — а она наверняка выйдет замуж за нынешнего бойфренда — огромная пасека. Ряды ульев тянутся через васильковое поле до самого бора. Рыжеволосые мальчики и девочки — сколько? Катерина Николаевна сощурилась — не сосчитать, они же носятся, как… лешие, в широкополых шляпах с сеткой от пчел, играют среди цветов. Она переводит взгляд, полный неги, вправо — там белеет клеверное поле, потом влево — розовое кипрейное. А где-то в дальней дали, но тоже на землях Саши и Миши, цветет фацелия, которую она никогда не видела. Но она вот-вот расцветет, и Катерина Николаевна поедет туда… верхом. На серой, в яблоках, лошади…

Она засмеялась и покрутила головой. Особенно здорово про лошадь. Никогда в жизни не сидела в седле. Только в повозке, в давнем детстве. С Лешим.

Она прислушалась. При мысли о Лешем сердце не дернулось в печали. Значит, все нормально в организме и в голове.

«Да, ты забыла еще об одном счастливом видении, — напомнила она себе, — в Мишину клинику, в которой лечат пчелоужаливанием, стоит очередь…»

Катерина Николаевна тихо засмеялась. Вот это и есть маниловщина, все как у классика русской литературы. Когда работала в Институте русского языка имени Пушкина, она долго втолковывала одному филиппинскому юноше, что значит слово маниловщина. И только когда перечислила несколько однокоренных слов — подманивать, приманивать, он сообразил и сказал:

— Обманывать.

Это точно. Но обман, как говорят поэты, бывает сладостным. Поэтому чай, который она сейчас выпьет, будет без сахара. Сладости и так достаточно.

4

Это было четыре года назад. Катерина Николаевна — не Катя и не Катерина, ВИП-Дамы считали непозволительным для сотрудников ощущать себя людьми без отчества — готовила план пребывания гостей из Индии. Она так глубоко ушла в дело, что от резкого телефонного звонка подпрыгнула на стуле.

Мужской голос сказал:

— Здравствуйте, Катерина Николаевна.

— Добрый день, — ответила она, пытаясь узнать голос, но он был чужой.

— Я… ваш сосед.

— Сосед? Сверху? Снизу? — с беспокойством бросала она вопросы. Неужели не закрыла кран или…

— Сбоку. — Он засмеялся. — Сосед, но не по дому.

Катерина Николаевна почувствовала, как дрогнула рука. «Вот ведь… Кикимора! Вечно спешишь», — одернула она себя. Быстрая реакция, которой она всегда отличалась, подсказала ей, кого ВИП-Дамы называют «соседями». Хотя и не такие уж соседи, разве что по московским меркам — от их особняка до Лубянки можно дойти пешком.

— Простите, — пробормотала она.

— Охотно, — было слышно по голосу, что мужчина улыбается, — если вы согласитесь со мной встретиться.

Она молчала, опасаясь снова попасть впросак. Катерина Николаевна знала, что все выезжающие за границу рано или поздно оказываются в поле зрения таких сотрудников. В Институте Пушкина она их не интересовала, были другие, более опытные, к кому они обращались… А здесь… здесь, стало быть, она тоже интересна.

— Вы молчите? — спросил он.

— Да, конечно, приду, — ровным голосом отозвалась она. — Я вас слушаю — куда, когда.

— Вы сговорчивы, Катерина Николаевна. — Мужчина говорил нарочито тихо. Она чувствовала, как краснеет. — Хорошо, не стану вас больше смущать. В шестнадцать тридцать в Елисеевском гастрономе. Возле… ананасов.

— Возле… чего? — изумилась она. Сто лет не заходила в этот распрекрасный гастроном. — Там продают ананасы? — Потом хлопнула ладонью себя по губам.

— Если будете… сговорчивы, — он подчеркнул это слово, — вас угощу ананасом.

— В шампанском! — выпалила, будто… леший дернул ее за язык. Она снова хлопнула себя по губам.

— Вариант будет рассмотрен, — со смехом пообещал он.

— Извините, ради Бога, — багровея от смущения, проговорила в трубку Катерина Николаевна, — не знаю, что на меня нашло.

— Все в порядке. Ваша непосредственность весьма привлекательна для иностранных дам. Ее оценили ваши «дорогие подруги». Такие нежные письма, впору позавидовать, что они не ко мне…

Значит, читает? И не только он, сама себе ответила на вопрос.

Мужчина попрощался.

Катерина Николаевна положила трубку, слушая гулкий стук собственного сердца. Что теперь?

Катерина Николаевна Лосева никогда не воображала себя кем-то вроде особы, известной под именем Мата Хари. Ее не привлекали лавры и той дамы, о которой перешептывались в буфете. Вчера Галия указала на нее.

— Смотри, смотри, — опустив глаза в чашку с кофе, почти не двигая губами, пробормотала коллега. — Видишь ту, в синем костюме? Ну… крупную, в теле… Седую. Про ее матушку недавно написали совершенно открыто, что Мата Хари ей в подметки не годится.

— А она? — тихо спросила Катя. — Сама?

— Она… Говорят, переводила самому Сталину.

Катя проследила за дамой в синем шерстяном костюме. Теперь, когда она отошла с чашкой кофе в самый дальний угол буфета, Галия заговорила без всякой конспирации:

— Между прочим, твоя начальница, когда была тем, кто ты сейчас, рыдала от нее. Самыми натуральными слезами.

— Мо-я! Начальница! — Катя вытаращила зеленые глаза.

— Да тихо ты. — Галия пнула ее под столом. — Я понимаю, тебе легче представить рыдающий телеграфный столб. Но это правда.

— Почему? — шепотом спросила Катерина.

— Принимали американок. А твоя стала делать пометки в блокноте.

— Ну да, ей же потом отчет писать.

— Но мадам взвилась: «Мы здесь говорим как подруги! Прекратить!» В общем, рассказывают, твоя не выдержала. Но я, как ты понимаешь, не просто сотрясаю воздух, я тебя предупреждаю.

— Записывать не буду, — помотала головой Катя. — Хотя у меня память наверняка не такая, как у нее.

— Видишь, она села в угол, лицом к залу. Профессиональная привычка. Она должна увидеть первой! Все и всех! — Галия залпом выпила кофе, который совсем остыл.

— А… ты встречалась с Куратором? — спросила она тихо и тотчас поняла свою оплошность. Лицо Галии стало непроницаемым лицом восточной женщины. Катя заметила то, чего не замечала раньше, — какое оно скуластое. Но через секунду снова стало прежним. Галия взглянула на часы и охнула: