Скотт Адамс - Gothic Love. История о признающих только черный цвет Страница 8

– Да, мама, ты прости, мы тогда с ребятами…

– А я как знала. Сказала же тебе: много не пей. Ты же спортсмен! Я не понимаю, – покачала мать головой. Роме в свои семнадцать было очень стыдно за весь этот разговор, и поэтому он присел к ней за стол.

– Ну все же хорошо, мам, брось переживать. Сам знаю, что безответственно поступил.

– Ишь ты, – с юмором сказала Наталья Семеновна и, посмотрев на сына, сменила гнев на милость. – Меня твои вурдалаки напугали в тот раз, ужас! Хорошо не закричала. Представляешь, открываю дверь, а ты – то ли живой, то ли мертвый, и эти в черном тебя держат.

Рома представил себе эту картину и усмехнулся.

– «Что с ним?» – спрашиваю у них, так тут бабушка выползла, поэтому толком не объяснили, сказали, мол, устал.

– Не страшно было, на чай их звать?

– Да нет, когда увидела, что живой, наоборот, обрадовалась, хотела поблагодарить, – сказала мать. – Бабушка тебя класть пошла, ты, вроде как, даже сам пошел, а я с ними, ну, этими, вурдалаками, покурить вышла. Интересные ребята. Говорят, что ты чуть ли не герой, помог им, – интересовалась Наталья Семеновна.

– Да, там история произошла неприятная, нужно было что-то делать, – сказал Рома, стараясь уйти от подробностей. – Ладно, я спать. Долго не сиди.

– Это не я ли тебя завтра будить в колледж буду? Нашелся мне тут! – и они с Ромой посмеялись.

Глава IV. Душа и снежинки

Рома плохо спал той ночью, ему то и дело снился Коля: как они ругаются в подъезде, и что все это слышат его соседи, и что наговорили они друг другу целую кучу гадостей. Рома то и дело просыпался и думал, что утром он пойдет к Коле и обязательно поговорит с ним обо всем. Затем засыпал вновь, и сон повторялся. Монотонная ругань так надоела Роме, что когда он в очередной раз погрузился в сновидения, то не увидел того раздражительного Колю, а наоборот, друг его был спокоен и молчалив. Это Рома кричал, по привычке, и чтобы все как раньше было, а тот молчит и смотрит на него, улыбается так по-дружески:

– Ром, ты это, зла не держи на меня? Хорошо? Сам виноват, ну так получилось, ну ничего не смог поделать.

– Да ладно, всякое бывает, – осторожно ответил ему Рома, а тот руку на плечо ему кладет. – Да, бывает. А тебе готом быть даже пойдет! – и смеется.

Тут Рома проснулся окончательно. Слова его друга до сих пор звучали у него в голове. Парень выглянул в окно, но во дворе было пустынно, только пара человек прошла мимо. Тогда он взял свой телефон и, щурясь от яркого света, посмотрел на время: семь часов, тридцать минут; вставать Роме нужно было в восемь. Полежав еще пятнадцать минут, Рома решил собраться и зайти за Колей, чтобы на учебу отправиться вместе. Голова сильно гудела даже после того, как он умылся ледяной водой – ничего не помогало. Он старался отвлечься от мыслей о своем приятеле и подумать о ребятах: Торн, Миттэр, Эмбер, Ленор. Но почему-то хотелось гнать мысли о готах от себя подальше. Рома вспомнил, как вчера разоткровенничался, как почувствовал любовь к этим людям, как говорил, что скучает. Все это вдруг показалось ему таким призрачным, таким нереальным, словно почудилось. Люди они для него были самые что ни на есть чужие, и никто не говорил ни о какой великой дружбе: так, встретились, на концерт сходили, им чемодан и удачи, а Роме – жить здесь дальше.

– А ты что проснулся в такую рань? – спросила мама, выходя из своей комнаты. – За Колей зайду, вместе на учебу пойдем, – сказал Рома.

– Он что, маленький, что ли, или барыня какая, заходить за ним? Спал бы. И так полночи шатался неизвестно где, – сказала Наталья Семеновна.

– Мам, ну что ты сразу?! – запротестовал Рома, не понимая толком, на что он злится. – Ну, если мне надо за ним зайти, значит, я возьму и зайду.

– А чего ты сразу голос начинаешь повышать?

– Я не начинаю, это ты начинаешь!

– Я начинаю?

– Ой, мам, все… Я не могу больше, вот что ты, что бабушка, как прицепитесь с какой-нибудь ерундой, пока не поругаемся – не разойдемся. Давай не будем ссориться с самого утра. Я на учебу, просто пораньше выйду, – говорил Рома, попутно запихивая тетрадь в свою сумку и надевая парку.

– Случилось что? – мать вдруг как подменили. Она даже присела на табуретку, которая странным образом вновь появилась в коридоре.

– Да нет. Не знаю. Проверить хочу, мы с ним поругались вчера днем, – сказал Рома, жалея, что не коснулся этой темы вчера: может, мать бы нашла нужные слова, как она всегда делала в таких ситуациях. Она всегда старалась его выслушать, и они часами могли сидеть на кухне и говорить обо всем на свете, но зато после таких разговоров Роме спалось всегда легко и уютно.

– А с кем же ты тогда полночи гулял? – спросила мать.

– Какая разница? – спросил Рома в ответ, не имея желания обсуждать готов.

– Девушка появилась? – деликатно спросила мать и сложила ладони на груди в замок.

– Ну Мама! – возмущенно произнес Рома. Он повязал шарф. – Тут об учебе думать надо, а ты мне о девушках?! А об учебе думать кто будет?

– Так вряд ли ты в библиотеке до двух ночи сидел!

– Вряд ли, но где и с кем я был – мое лично дело.

– Совсем большой стал, – всхлипнула мать. – Мы с бабкой все для него, а он шляется не пойми где по ночам. А мне сиди, дожидайся.

– Так никто тебя не просит дожидаться, шла бы спать. Ты же сама там фильмы смотришь! – сказал Рома и понял, что все не так. Она его ждала. – Ладно, мам, мне сейчас некогда, давай вечером обсудим, хорошо? – и Рома поскорей покинул квартиру.

Выскочив на улицу, Рома оглянулся: кругом было еще темно. Он прошел пару кварталов и начал сомневаться, что зайти за Колей – хорошая мысль. Стоять у подъезда – холодно, подниматься и звонить – можно разбудить кого-нибудь из домашних. Но тем не менее он все-таки двигался по направлению к Колиному дому. «А тебе готом быть даже пойдет», – повторил про себя фразу, которую во сне сказал ему приятель. Рома даже подумал, что первым делом расскажет про этот сон и наедет на него с претензией, мол, что это ему вместо всяких там девушек друг его снится и всякую чушь несет?

Дойдя до дома Коли, парень осмотрелся: кругом никого не было в столь ранний час, и двор показался парню сиротливым и оставленным. Когда-то он видел фотографии из Припяти, где жизнь остановилась в один момент. В один момент и навсегда. Сквозняки гуляли по пустым улицам некогда живого и процветающего города, где во дворах домов был слышен детский смех, по улицам ездили автомобили, мамы гуляли с колясками, пока отцы семейства работали на фабриках, заводах и впоследствии печально известной ТЭЦ, молодежь пела песни под гитару – в общем и в целом, город жил своей размеренной жизнью. Хорошей или плохой? Совсем не важно в этом случае. А теперь он год за годом зарастал сорной травой, деревьями, кустарниками. Когда-то местные жители, должно быть, с трудом узнали бы свой город детства и юности, вернись они туда снова. Ветры гуляли по оставленным квартирам, подъездам, зданиям школ, детских садов, больниц вследствие того, что многие стекла были разбиты мародерами, или сталкерами – единственными «жителями» этого города. Сталкеры – были своего рода туристами, причем что съезжались они в Припять почти со всех стран некогда великой страны советов. Что ищут там эти люди? Что их так притягивает к этому месту? Должно быть, некая мистическая составляющая города, который обрастает легендами о чудовищных мутантах, собаках-людоедах и зомби. А может, и попытка увидеть зараженную радиацией, но все же не тронутую современностью частичку СССР. Для себя Рома отметил, что его привлекает в этой истории правдивость произошедшего. Это не кино со спецэффектами, не театральные декорации и не повесть писателей-фантастов, воплощенная в жизнь – это и есть жизнь, со своими ошибками, трагедиями и одиночеством. Вот и сейчас, стоя здесь во дворе Колиного дома, парень отчетливо переживал какое-то неведомое ему одиночество и скорбь по пустой и оставленной Припяти. Фонари тоже как-то печально освещали пространство возле подъездов, и снег пошел, такой же неторопливый и тихий, как и все вокруг. Рома понимал, что это проекция его сознания, что весь мир вокруг равен внутреннему состоянию его души. События последних дней внесли в его устоявшуюся жизнь какой-то надлом, и теперь он видит все несколько иначе, чем раньше. Словно весь мир потускнел и стал более правдивым, чуть более жестоким, чем раньше. Рома не был конфликтным парнем, другом он был отличным, всегда был верный и преданный дружбе от начала и до конца. Уже в сознательном возрасте Рома видел только то, что видел, без каких либо прикрас. Он прекрасно видел, в каком положении оказалась его семья после того, как отец их оставил, что матери приходится из кожи вон лезть, чтобы их прокормить, и воспитанием подчас занималась бабушка. Он был вынужден жить в этом городе и любить его, распевая гимн на дне города и других местных праздниках, ходить в детский сад, школу, и вот теперь в колледж. Разговоров о переезде у матери Ромы никогда не возникало, да и сама она не особо стремилась как-то поспособствовать, вбить в головы своих детей мысли о переезде. Когда Женя объявил, что переезжает – мать промолчала, а Рома пребывал в каком-то шоковом состоянии, так как это напрочь выбивалось из концепции его жизни и всех идеалов. Он видел, как несколько маминых подруг перебрались в более крупные города, как уезжали его одноклассники с семьями, уезжали все, но словно кто-то вбил ему в голову мысль априори, что это совсем не его история, не его жизнь и он никуда не уедет из этих мест. Тем более что отказаться от трешки, пусть и в хрущевке, его мать не готова. А тут Женя вдруг заявляет о своем переезде – и ладно бы в какой город, а то в саму Москву. Рома тогда шутил, что брата нужно вести в «Терныш», психиатрическую клинику имени Тернышовой, в Мало-знаменском районе поселка Западный, что был по соседству с ними. О «Терныше» ходят самые разные слухи – и смешные, и грустные. Но психиатрическая больница – это всегда особая тема для шуток с одноклассниками и друзьями. Переезд в Москву настолько удивил Рому, что карточный домик из его иллюзий начал рассыпаться. Когда же Женя уехал, у Ромы наступил период отрицания: то ли не хотел верить, что брату это удалось, то ли в душе надеялся, что Жене будет так трудно, что он приедет домой, и все вернется на круги своя. Затем был период смирения, когда Рома осознал, что Женя не вернется, и нужно хотя бы сделать вид, что он все тех же самых взглядов, что его родной Каменогорск, самый лучший и что ему здесь все так же нравится. Ему это удалось, даже когда брат приезжал в гости, Рома старался не узнавать о жизни там – в большой и чужой Москве. Ему было достаточно друзей, чтобы всегда были рядом, футбола во дворе, музыки в плеере и еды, что бабушка готовит, словно на случай «Третьей мировой» на завтрак, обед и ужин. Все это Рома научился любить заново – и удержать свой карточный домик от падения. Теперь же, стоя у Колиного подъезда, Рома снова почувствовал шаткость своего положения. Ему стало неинтересно и одиноко этим утром, и впервые в жизни ему захотелось уехать, убежать как можно дальше от всего: от мамы, бабушки, колледжа – и начать какую-то другую, интересную жизнь, ту, что будет ему по вкусу, ту, в которой он спокоен.