Скотт Адамс - Gothic Love. История о признающих только черный цвет Страница 9

– Чем тебе здесь неспокойно? Вон, Припять какая! – сказал Роме его внутренний голос, и парню ничего не оставалось, как согласиться.

– Но! – через какое-то время возразил Рома своему голосу.

– Но? – удивился тот.

– Вот именно, я согласен: спокойно, и вроде даже жить можно… Но мне чего-то не хватает. Я чувствую это, я знаю это, как самого себя, – подумал Рома.

– Почему сейчас, почему ты сейчас об этом задумался? Что случилось? – не унимался голос, который подмывал Рому на откровения.

– Сам не знаю, но чувствую, что мне подвластно нечто другое от всего этого, – разоткровенничался парень.

– Может быть, эта субкультура тебя так задела? Ребята вчерашние, концерт? – спокойно спросил его внутренний голос.

– Может, кто знает. Может быть, в Коле разочаровался, может, старше стал за эти дни? Ведь может же быть такое: живешь, живешь, а потом бац! И в один момент полностью регенерируешь?

– Импорт замещаешь, тогда уж. Любил красный, стал любить… черный.

– Ну не совсем это, просто стадия взросления и осознания может же наступить в один день?

– Как по волшебству!

– Да!

– Нет! Любое взросление происходит по выполнении многих условий: жизненных, моральных, умственных, физических, психологических. Да полно всяких. Видишь ли, Рома, чтобы стать полноценно взрослым человеком, нужен опыт, ответственность, осознание себя в этом мире. Просто ответь мне на вопрос: кто ты и что ты? Что ты из себя представляешь? Кому ты нужен, кроме как не здесь? На что жить собрался?

– По мне так ты нудные вопросы задаешь, а не взрослые.

– Значит, не готов еще к переезду, если сам себе сумел наскучить этими вопросами. А взрослый человек всегда знает свои цели, знает, что он делает, для чего, куда стремится, чем живет, где работает, на что тратит.

– Господи! Да неужели это я? Больше на мою маму похоже, Наталью Семеновну. Вы часом с ней не общались?

– Ну, разве что в твое отсутствие, – иронизировал голос.

– Кажется, переобщались. Звучишь в точности как она. Но мне бы просто вырваться, а дальше…

– Ооо, – простонал голос. – Дальше совсем беда, если уже на вопросах засыпался.

– Да умолкни ты! – чуть ли не вслух выругался Рома.

«И где Колю носит?» – подумал Рома, чувствуя, что дверь ему не открыть, а стоять на снегу холодно. «Где эта женщина с выводком собак? Может, она дверь открыла бы?» – подумал Рома, и тут же дверь со звоном открылась, но вышел оттуда дед. Он был из тех алкашей, что первыми стоят у магазина в домашних тапках, трениках и куртке на тельняшку или голое тело.

– Слышь, это, – сказал он и покрутил головой. – Курить не найдется?

– Отец, слышь, иди домой, вон руки дрожат, – Рома, обычно жалеющий таких людей, отреагировал довольно грубо.

– Чего? – с возмущением, удивлением спросил тот.

– А что слышал, бать, давай, иди домой, нечего шататься.

– Ах ты, щенок, – с улыбкой сквозь зубы процедил тот. Позади него послышались шаги. Тучного вида женщина спускалась в халате, нервно пыхтя:

– Куда собрался? – и бац, в голову ему. Кулаком. Рома аж отшатнулся. – Домой пи*дуй, уходильщик хренов. Я те уйду, я тебе так уйду! – она сняла со своего плеча полотенце и начала стегать мужика. «Бате», как раз в голову прилетело от жены, так он на улицу выкатился, даже тапки потерял – так в подъезде и стоят, а они уже вовсю на крыльце машутся. Мужик, правда, не бил ее, только защищался руками от ее хлестких ударов.

– Паскуда такая! Всю ночь бухал, на работу снова не выйдешь! Откуда водку взял, я спрашиваю?

– Так Люсечка, не пил я водку, вот те крест, – бормотал тот, принимая удары полотенца.

– Ах, не водка, а почему ты бухой как свинья? Я когда уходила на дежурство, ты спать ложился! Когда успел нажраться? Откуда водку взял?

– Да говорю тебе, ты глупая женщина! Не пил я водку, – а сам на ногах еле стоит. Дал ей отпор, сам отбежал на пару шагов. Это немного заставило ее утихомириться.

– А что тогда пил? Раз не водку?

– Вино, вино я пил, Люсечка! – с вызовом сказал мужик.

– Гляньте на него, люди добрые, вино он, скотина такая, пил. А еще что пил? Шампанское?

– Шампанское! – подтвердил тот. «Люсечка» вдруг перестала юморить и испуганно так руку к лицу поднесла.

– Как шам-шамп-шампанское?

– А вот так: вино пил, шампанское пил и еще лабуду твою эту, – и пальцами цокает, вспомнить пытается. – Ликер твой чуть-чуть, во! – вспомнил, наконец.

– Ты сволочь проклятая, – на всю улицу заголосила «Люсечка» на самой высокой ноте. – Идиот! – и разрыдалась.

– Говорил же, не пил я водку, чего теперь-то орешь?

– Это на Новый год заначка была! Алкаш чертов! – и снова давай его полотенцем охаживать. Затем устала и быстрым шагом пошла к подъезду, швырнула в него тапки и посмотрела на Рому.

– Что стоишь? Заходи и закрывай! Обратной пойдешь, чтоб собаку эту в подъезд не впускал, – сказала «Люсечка». Тут Рома вспомнил ее: это была их участковая, врач из районной поликлиники.

– Здравствуйте, Людмила Николаевна, – произвольно вырвалось у него, когда он узнал в ней добрую и отзывчивую мамину подругу. Рома помнил ее доброй, отзывчивой и веселой Людмилой Николаевной, которая до слез хохотала с мамой на кухне и всегда давала ему мандарины, когда тот заболевал, и она выписывала ему больничный. Ему и в голову не могло прийти, что она живет с таким алкашом и так несчастна. Но раз живет, значит, должно быть, любит, все же не просто так, и не Роме было ее осуждать.

– Здравствуй, Ромочка, – женщина постаралась улыбнуться, и было видно, что ей очень неловко.

– Вот ведь как, – сказал Рома, стараясь ободрить женщину.

– Как мама? – спросила она в ответ, переводя разговор.

– Хорошо, заходите в гости, она рада будет.

– Да куда ж я этого-то оставлю?

– Ну да, – не вдаваясь в подробности ответил Рома. Они поднимались вместе на третий этаж.

– А ты к кому? – вдруг остановилась женщина на третьем и посмотрела на Колину квартиру.

– К товарищу, – ответил Рома. – Вы тоже здесь живете.

– Да… напротив… Вот, в тридцать пятой, – заволновалась женщина. – Ой, – и начала махать ладонью себе на лицо, после чего приложила руку к груди.

– Что такое?

– Дружили с Колькой? – спросила она, жалеючи.

– Да что случилось?

– Так умер он, ночью, – и закусила губу.

Рому словно пыльным мешком по голове огрели. Он не сразу понял, что сказала женщина. Слова он слышал, смысл их знал, но воедино составить у него не получалось.

– Что говорите? – переспросил Рома.

– Колька умер. Ночью. Выбросился из окна. Вот я в больницу и поехала с ним. С концерта своего, должно быть, вернулся; вчера ночью какой-то концерт был. Что ему в голову стукнуло? Молодой совсем, мальчик еще.

– Да вы о ком говорите-то?

– Да о товарище твоем…

– О Коле? – начало доходить до Ромы, и ему стало совсем нехорошо, что он даже присел на ступени. Живот скрутило, в сердце закололо, все тело бросило в жар.

– Рома-Рома-Рома, – причитая, помогла сесть ему Людмила Николаевна. – Я сейчас, – и скрылась куда-то за дверью. Затем вернулась со стаканом и накапала туда несколько капель какого-то лекарства.

– Вот, выпей, полегче станет.

– Угу, – взял Рома стакан и выпил. – Да нет, он дома, наверное, просто не открывает, я же вчера к нему заходил. Он долго не открывал, а потом открыл.

– Так то ночью произошло.

– А потом я на концерт пошел… – пытался вспомнить вчерашний вечер Рома. – Мы с Колей поговорили, и я пошел на концерт.

– На эмо этих?

– Готов, – проговорил тот, но абсолютно равнодушно. Он смотрел в одну точку, покачивался и пытался что-то вспомнить. – Потом мы с концерта шли, и скорая стояла.

– Да, это Кольку забирали.

– Теть Люд! – вдруг вскочил Рома. – Не Коля это был. Наш Коля на третьем живет, вот здесь, – и указал на дверь. – Не смог бы он разбиться, если бы спрыгнул. Ну, может он ногу сломал? Или простудился, и его забрали на скорой?

– Так он на девятый поднялся, и… Я лично принимала, – и зарыдала. Рома обнял ее, и они зарыдали вдвоем, потом на ступеньки сели.

– Я ему говорю, ты чего в шарагу не пришел, а он послал меня, злой такой был или расстроенный. Мы с ним не ругались, так что бы…

– А родители его где, не знаешь?

– Он с матерью живет, – сказал Рома. – Жил, – сквозь ком в горле выдавил парень.

– Не было ее дома: вчера все номера их оборвали, до утра наряд в квартире был, участковый наш матери его звонил.

– У него отец в Москве, а мать здесь должна быть, – вытирая щеки от слез, сказал парень.

– Ромка, я тебя к себе не приглашаю: там этот такой бардак устроил, извини, – сказала женщина.

– Ничего-ничего, – словно под влиянием гипноза, ответил молодой человек. – Я пойду наверно.

– Куда, постой? Я матери твоей наберу, – сказала Людмила Николаевна и ушла в квартиру, оставив дверь открытой. Но Рома встал и пошел вниз. На улице, на железной изгороди, сидел и засыпал муж Людмилы Николаевны, которого уже прилично запорошило снегом. Снег усилился, стал идти сильнее. Рома взглянул наверх, на девятый этаж, но из-за снега верхние этажи было так плохо видно, словно их и не было вовсе. «Это он летел все девять этажей. Почему? О чем он думал? Что он переживал в тот момент, когда падал и летел к земле? Когда видел, как она метр за метром приближается? Или он летел с закрытыми глазами, чтобы не видеть? Было ли ему страшно? Больно было чувствовать землю? Умер ли он сразу? Он мучился? На ту или эту сторону дома он спрыгнул?» – вертелись вопросы в голове Ромы, как вдруг, высоко-высоко, он увидел снежинку, чуть больше, чем все остальные. И Роме показалось, что это падает Коля; он сбросил рюкзак на землю и побежал к тому месту, куда летела снежинка, но ветер метал снег из стороны в сторону, и Рома бегал туда-сюда, думая про себя: «Я спасу тебя, я спасу!» Он даже отчетливо видел его уменьшенную фигурку, но иногда он терял снежинку из виду. И вот он, Коля-снежинка, летящий с белого неба прямо Роме в ладонь. Он приземлился мягко и растаял. Только тогда до Ромы дошел смысл всего случившегося. Он упал на колени и заплакал во весь голос, закинув голову. Он заревел раненым зверем – так тяжело на душе у него было. И, проревевшись, он еще раз взглянул на свои ладони, а затем шепнул: «Теперь я готов. Готов ко всему, к обряду посвящения, к переезду, к смерти, к жизни, к боли, страданиям, ко всему». «Представляете, душа еще ничего понять не успела, а тело уже увозят… Стоит, должно быть, смотрит вслед уезжающей скорой», – вспомнилась фраза Ленор, когда они проходили здесь вчера. Да даже не вчера это было, а всего несколько часов назад. И душа его здесь стояла и смотрела… А может, стоит, смотрит до сих пор и видит Рому, как тот ловит снег и отчего-то плачет.