Наталья Калинина - Нечаянные грезы Страница 8

Красивыми ловкими движениями хорошо ухоженных пальцев Вера Афанасьевна очистила апельсин, аккуратно разломила его на две части и протянула половинку Марии Лукьяновне. После апельсинов Марию Лукьяновну всегда мучила изжога, но она не могла обидеть Веру Афанасьевну.

— Думаю, она погостит у него недели две, не больше, — рассуждала Мария Лукьяновна, в прямом смысле слова давясь кисло-горьким апельсином. — А там, кто ее знает. Он обещал привезти Марусю назад.

— Василий Семенович приезжал на машине? — живо поинтересовалась Вера Афанасьевна.

Мария Лукьяновна насторожилась, поскольку в вопросе Волоколамовой ей почудился подвох. Ну да, конечно же, Мусю и этого… распутника видел кто-то из знакомых. Не мог не видеть — хоть в их городе и проживает почти полмиллиона человек, все равно здесь, как в деревне, все слишком много знают друг про друга.

— На белой «Волге». — Мария Лукьяновна сделала вид, что поперхнулась и громко закашлялась. Дело в том, что ложь всегда давалась ей с большим трудом. К тому же, солгав, она покрывалась чем-то вроде крапивницы. Сейчас она ужаснулась тому, что в дальнейшем ей придется тяжело. — Берестов издал в Москве сборник стихов, — едва слышно добавила она.

— Как интересно! — воскликнула Вера Афанасьевна. — Дадите почитать?

— Разумеется. Я позвоню Мусе и попрошу, чтобы она обязательно привезла книгу.

— Передайте ей привет от меня и Настены. Мусенька так внезапно уехала, что Настена даже обиделась на нее. Ну да, она ведь не знала, в чем дело. Дочка очень скучает по Мусеньке. Последнее время они почти не разлучались. Мариечка Лукьяновна, может, вы дадите мне Мусенькин телефон, и Настена ей позвонит?

— Я скажу Мусе, чтобы она позвонила ва-шей дочери. Кстати, она сама должна была догадаться это сделать. Хорошенько ее отругаю.

— Ну что вы, Мариечка Лукьяновна. У девочки такая радость. Зачем ее омрачать? Я расскажу Настене, как было дело, и она все поймет. Настена чуткий и добрый ребенок, правда же? Вы сами говорили мне, Мариечка Лукьяновна, что у Настены золотая душа. Между прочим, у вашей Мусеньки тоже. Сколько же лет прошло с тех пор, как Василий Семенович уехал из нашего города?

— Восемь, — буркнула Мария Лукьяновна и потянулась за бутылкой с боржоми на тумбочке. Во рту пересохло так, что язык цеплялся за верхнее небо и зубы. Проклятые нервы. Никакие лекарства не помогают.

— Простите мою нескромность, Мариечка Лукьяновна, но мне ужасно интересно знать все, что касается вашей семьи, а тем более Мусечки. Что, Берестов женился или все еще надеется на то, что вы его простите?

— Он женился. — Мария Лукьяновна заметила, как начали белеть пальцы. Так было всегда, стоило ей вспомнить о существовании Берестова. Старые обиды беспощадным огнем палили ее душу. — У него родился сын. Поверьте, я рада за него всей душой.

Она залпом проглотила полный стакан боржоми, легла и уставилась в потолок. Скорей бы начался вечерний обход. Врачи не разрешают посетителям находиться в палате в это время. Таков приказ Зинаиды Сергеевны. И никаких поблажек для жен сильных мира сего. Увы, до обхода оставалось еще целых сорок пять минут, о чем говорили ленивые стрелки часов над дверью.

— Я была в этом абсолютно уверена. Вы святой человек, Мариечка Лукьяновна. А вот я бы на вашем месте рвала и метала. Если бы мой Петюнчик ушел к другой, я бы ежесекундно желала им обоим всяких болезней, бед и прочих напастей. Даже бы, наверное, побежала к ворожее, хотя, признаться, не верю в эту белиберду. А вы, Мариечка Лукьяновна, верите?

— Нет, — глухо ответила та и вспомнила, как после ухода Берестова несколько раз тайком от всех посещала бабку, которая занималась наказанием неверных мужей, жен и так далее. Бабка заставляла ее лепить из горячего воска фигурку, которая символизировала Берестова. Потом ворожея давала ей раскаленные на огне иголки, и Мария Лукьяновна с ожесточением вонзала их в печень Берестова, в его сердце, мозг. Впоследствии до нее дошли слухи, что Берестов перенес тяжелую операцию и чуть не умер. Но это были всего лишь слухи. Тем более что алименты на детей он платил исправно. — Если бы даже и верила, ни за что бы не пошла. Я считаю, это низко и подло.

— Вы совершенно правы, Мариечка Лукьяновна. — Вера Афанасьевна звонко рассмеялась. — А вот я, представьте себе, была у такой ворожеи. Только не осуждайте меня слишком строго, ладно? Мариечка Лукьяновна, ну, пожалуйста, не осуждайте. Мне так хочется исповедаться вам в своем давнем грехе и получить отпущение. В Бога я верить не могу — Петюнчика попрут с работы, так что, миленькая Мариечка Лукьяновна, придется вам взять на себя роль исповедника.

— Ну вряд ли я сгожусь. Я далеко не так безгрешна, как вам кажется, Вера Афанасьевна.

— Нет, нет, вы абсолютно безгрешны. Знали бы вы, что говорят о вас в городе. Да вы, вероятно, знаете.

— А что говорят? — не без испуга спросила Мария Лукьяновна, но тут же вспомнила, что о постыдном поступке дочери пока никто не знает, и успокоилась.

— Тащит на своих плечах весь дом. Двух замечательных девочек вырастила. Больную мать содержит в любви и заботе. Сад развела райский. Ну и прочие мелочи: готова снять с себя последнюю рубашку и отдать страждущему. Словом, вы, Мариечка Лукьяновна, настоящая русская женщина с большой буквы. О таких, как вы, писали Некрасов с Толстым и все остальные русские классики.

— Я такая же, как и все. Ничуть не лучше и не хуже.

— Ну, это вы бросьте, Мариечка Лукьяновна. Тем более что вам все равно не отвертеться от моей исповеди. Скажите откровенно, я не очень утомляю вас своей болтовней?

— Что вы, Вера Афанасьевна. Я так рада побыть в вашем обществе.

— Тогда слушайте меня внимательно. — Вера Афанасьевна привстала и расправила свою гофрированную юбку, поправила оборки на открытой красной кофточке. Ей было за сорок, но она все еще продолжала изображать из себя молоденькую девушку, хоть и была грузновата. «Как ни странно, но ей это идет, — подумала Мария Лукьяновна. — Наверное, потому, что Волоколамова искренне добра и бесхитростна».

— Когда Настене было три годика, мой Петюнчик увлекся актрисочкой из местной оперетты. Вы должны помнить ее — Малахова. Изабелла Малахова. Помните, Мариечка Лукьяновна?

Мария Лукьяновна кивнула из вежливости. Она не любила оперетту как жанр и никогда не была в местном театре.

— Так вот, мой Петюнчик сначала таскал туда меня, тем более что я обожаю всяких «Сильв», «Мариц», «Принцесс цирков». Современные же оперетты просто не перевариваю. Раз мы с ним сходили на «Черемушки», потом еще на какую-то ахинею, где по сцене скакали девицы в брезентовых комбинезонах и мужики в резиновых сапогах и шахтерских касках. Тут я сказала Петюнчику: «Ну, дорогой-любимый, с меня хватит. Сам иди, если хочешь». Он и пошел. Раз, два, десять, пятнадцать. Я тогда была такой дурехой. Думала: Петюнчику полезно отвлечься от его пыльной работенки — он в ту пору был освобожденным парторгом на цементном заводе. Я даже радовалась за моего Петюнчика, пока Райка Черемисина, пардон, Раиса Никифоровна, не сказала мне: «Подружка, натяни вожжи, иначе твой жеребец выскочит из загона и умчится в степь». Вы же знаете, какая хохмачка наша Раиса Никифоровна.