Наталья Калинина - Нечаянные грезы Страница 9

— Так вот, мой Петюнчик сначала таскал туда меня, тем более что я обожаю всяких «Сильв», «Мариц», «Принцесс цирков». Современные же оперетты просто не перевариваю. Раз мы с ним сходили на «Черемушки», потом еще на какую-то ахинею, где по сцене скакали девицы в брезентовых комбинезонах и мужики в резиновых сапогах и шахтерских касках. Тут я сказала Петюнчику: «Ну, дорогой-любимый, с меня хватит. Сам иди, если хочешь». Он и пошел. Раз, два, десять, пятнадцать. Я тогда была такой дурехой. Думала: Петюнчику полезно отвлечься от его пыльной работенки — он в ту пору был освобожденным парторгом на цементном заводе. Я даже радовалась за моего Петюнчика, пока Райка Черемисина, пардон, Раиса Никифоровна, не сказала мне: «Подружка, натяни вожжи, иначе твой жеребец выскочит из загона и умчится в степь». Вы же знаете, какая хохмачка наша Раиса Никифоровна.

И снова Мария Лукьяновна кивнула, хоть и не была знакома лично с женой первого секретаря обкома Раисой Никифоровной Черемисиной.

— А у моего Петюнчика и этой Изабеллы Малаховой к тому времени дело зашло далековато, — продолжала свой рассказ Вера Афанасьевна. — Кто-то из наших общих знакомых видел их вместе в ресторане, кто-то на пристани. Рабочий день у Петюнчика был и тогда ненормированный, так что проверить, где он был, невозможно. Но я проверила, Мариечка Лукьяновна, уж будьте спокойны. — Глаза Веры Афанасьевны блеснули озорно и совсем не хищно. В следующую секунду она расхохоталась безудержно-весело и слишком громко для больничной палаты. И чуть не упала со стула.

— Ой, не могу, как вспомню… — Она смеялась до слез. — Мамуля, скажи, а ведь даже ты меня не узнала в том костюме, помнишь? Короче говоря, я нарядилась мальчишкой. Я тогда была как щепка — что спереди, что сзади. А выглядела так молодо, что билетерша не хотела пускать меня на вечерний спектакль. Но я прошмыгнула, когда она продавала программки. Села в амфитеатр. Как раз напротив той ложи, где обычно мы с Петюнчиком сидим. Погасили свет, занавес дали, а Петюнчика все нет и нет. Уже и эта кобылка на сцену выпорхнула, стала ноги выше потолка задирать. Я пригляделась в бинокль и вижу, что она смотрит не на ложу, а куда-то в середину партера. Ну я туда и навела окуляры. Ой, Мариечка Лукьяновна, ну и хохот меня взял — сидит мой Петюнчик в третьем ряду. Не Петюнчик, а какой-то цыган или купец старорежимный. Борода у него черная, клокастая, парик косматый. И это бы еще полбеды. — Вера Афанасьевна громко прыснула, достала из сумки платочек, прижала к щедро накрашенным глазам. — Пиджак на моем Петюнчике в белую и черную клетку. Помните, стиляги носили такие в пятидесятые годы? И где только он смог такой оторвать? Верите, Мариечка Лукьяновна, со мной от смеха истерика случилась. На меня со всех сторон зашикали, кто-то хулиганом обозвал. Я кое-как высидела первое действие, потом за кулисы рванула, притаилась за каким-то пыльным бутафорским не то шкафом, не то комодом и жду. Мариечка Лукьяновна, вы не очень утомились? А то так и скажите. Я не обижусь.

— Я вас слушаю, — машинально сказала Мария Лукьяновна.

Она на самом деле слушала Волоколамову, хоть ей было неинтересно. Дело в том, что у Марии Лукьяновны была развита привычка слушать. Одному Богу известно, каких трудов ей стоило выработать ее.

Вера Афанасьевна встала, покачиваясь на высоких каблуках, внезапно нетерпеливым движением скинула босоножки, оставшись босиком. Мария Лукьяновна невольно обратила внимание, что у нее очень некрасивые ступни и искривленные пальцы. Это открытие доставило ей некоторое удовлетворение — она не любила близких к совершенству людей, она их попросту боялась. Физический дефект способен даже Бога приравнять к простому смертному, думала она. В то же время где-то в глубине души Мария Лукьяновна пожалела Веру Афанасьевну — она сама периодически страдала от приступов подагры. Она знала на собственной шкуре, что это далеко не шуточная болезнь.

— Сижу я, значит, за этим картонным шкафом и вижу, как мой Петюнчик спешит мимо меня с большим букетом ранних фиалок, который предусмотрительно завернул в газету «Правда». Остановился возле кулисы, ждет, пока его пассия откланяется. Наконец она выбежала со сцены и с размаху кинулась Петюнчику на шею.

«Ты настоящий цыганский барон, мой слоненок, мой маленький жеребчик, мой любимый Казанова!» — воскликнула она, целуя его прямо в губы.

Петюнчик стоял и улыбался как настоящий болванчик. Потом она обняла его и увела в свою уборную. Тут я вспомнила, что моя Настена сидит одна-одинешенька — мама гриппом заболела и временно жила у сестры. Я схватила такси и помчалась домой. Что с вами, Мариечка Лукьяновна? У вас что-то заболело? — встревоженно осведомилась Вера Афанасьевна.

— Нет-нет. Просто я подумала о том, что поступила бы на вашем месте иначе. Я бы такой скандал закатила. Терпеть не могу, когда меня обманывают, предают, делают из меня посмешище.

Мария Лукьяновна почувствовала, что ей мало воздуха, и схватилась за грудь. Она невольно вспомнила, как долго и нагло обманывал ее Берестов, разыгрывая из себя верного любящего супруга.

— Мариечка Лукьяновна, но ведь Петюнчика прогнали бы с работы, если бы я закатила скандал. Да и из партии, наверное бы, выгнали. Что вы, разве я враг собственному мужу?

— Но ведь он вас так бессовестно обманывал. Это… это возмутительно. Такое невозможно простить.

Вера Афанасьевна смотрела на нее с удивлением и жалостью.

— Простить возможно все, Мариечка Лукьяновна. Мне мама с детства это твердит. Простишь — и на душе легко становится. А когда злишься… — Вера Афанасьевна тряхнула своими блестящими кудряшками и усмехнулась. — Увы, я тогда была молодая и совсем глупенькая. Я рассказала обо всем подружке, и та потащила меня к ворожее. Ой, Мариечка Лукьяновна, только не смотрите на меня такими осуждающими глазами. Я знаю, что я темная, необразованная женщина. Но я стараюсь, я тянусь к свету, в последнее время много читаю. Ну, наверное, не так много, как вы. Мне другой раз хочется с Настеной поболтать и похохотать. Они, когда с Мусей соберутся, всегда меня зовут. Втроем хохочем над всякой ерундой. Мариечка Лукьяновна, а вы, наверное, и не знаете, что в нашем городе знаменитая ворожея живет. Ведь не знаете, верно? К этой бабуле даже из Москвы и Ленинграда приезжают. Разумеется, женщины в основном. Хотя, говорят, и мужчины тоже.

Ну так вот, эта бабуля заставила меня рассказать все как на духу, — продолжала Вера Афанасьевна, усевшись верхом на стул, который придвинула к кровати Марии Лукьяновны. — Потом попросила фотографии.

«Я не могу заставить твоего мужа бросить ту женщину, — сказала она. — У нее очень сильная воля, и она мне не подчинится. Но я могу напустить на нее всякие хвори. Твой муж сам ее бросит — мужчины всегда бросают больных любовниц».