Наталья Бочка - Сердце Анны Страница 9

Горевали долго. Михаил в себе горе держал, не расплёскивал. На дочерей надышаться не мог, так девочки на Авдотью похожи. Савелий Иванович – отец Авдотьин, уехал в Петербург, в работу как в омут с головой кинулся. А Прокофий Ильич так горевал, что и пить стал без меры. И до того, слабое сердце его, вскоре не выдержало обильного количества горячительного питья. Вслед за женой, похоронил Михаил и отца.

После похорон Прокофия Ильича, откуда-то с дальней губернии, приехала тетка по отцовской линии, мещанка Лукерья Зацепулина, сказала – в помощь, в воспитании детей. И так она всё хозяйство под себя подобрала, что не успел Михаил и глазом моргнуть, как слуги его только Лукерью и слушались. Но ему не до того было. Даже благодарен, что кто-то хозяйством занимается. Так как у него самого руки не поднимались до дел касаться. Пребывал он тогда в каком-то трансе.

Не осмыслил Михаил и даже не заметил, как познакомила его Лукерья с разбитной мещанкой Екатериной Шаталкиной. Не успел опомниться, женился на ней и взяла она его в свои цепкие руки. Да держала так, что через полгода дом превратился в пристанище каких-то родственников и друзей. Не заметил Михаил, как ввязался в постоянные празднества и попойки с новыми родственниками. И вроде жизнь потекла весёлая, люди кругом и поддержка есть.

А в какой-то момент, будто бы само собой разумевшееся дело, по настоянию жены, отправил дочь Анечку в пансион. Документы подписал на полное её содержание до двадцати лет, без права расторжения договора.

Слеп он был или глух, когда наследство его таяло на глазах. Оплачивал Михаил счета безмерные, не глядя. Екатерина – жена, пользовалась этим как могла. Хорошо еще, что дед, до смерти своей скоропостижной, позаботился о наследстве для внучек, отписав каждой по четверти миллиона рублей. Ни Михаил, ни жена его не могли этих денег касаться, тем более распоряжаться. А то бы и эти деньги пошли в оплату праздников, да на содержание многочисленных родственников Екатерины.

Точно завороженный следовал Михаил указаниям жены. Но, как и всё на свете имеет свой конец, настало время, вдруг, как пелена спала с глаз помещика. Произошло это, когда на кону встал вопрос, об определении в пансион младшей дочери – Сонечки. Вот тогда взбунтовался помещик Михаил Синицын и осознал, вдруг, каких делов наделал. Анну вернуть, нет возможности, а тут ещё и Софью хотят от него забрать. Не бывать этому.

К тому времени оставались ещё какие-то деньги у Михаила в акциях, да недвижимым имуществом, а счета его рублёвые все по векселям оплачены. Встрепенулся Михаил и тетку и жену с порога прогнал. А она к тому времени уже крутила романы не с одним, а сразу двумя любовниками. Не слишком-то Екатерина и расстраивалась, сказала Михаилу, что только за деньгами она за него пошла. Собрала, что было, да укатила за границу с молодым повесой.

Когда остался Михаил один с Сонечкой, понял, как жестоко ошибся. Как несправедливо обманут был и унижен. Бросился искать адвокатов, чтобы Анну из пансиона забрать на домашнее воспитание. Да поздно. Не помогли ни связи, ни деньги. Против своего же договора не сумел постоять.

Глава 5

В первые дни, в пансионе, восьмилетняя Аня сильно тосковала. Если и была в чём самая большая тоска, то в том, что разлучили с Сонечкой. Очень любила Аня сестру, считай, из рук не выпускала. Всегда вместе. Тем более, когда матушка померла. Поначалу плакала Аня, по сестре, да по матери. Шли недели, месяцы и грусть-тоска стала неизменным состоянием девочки. Сначала казалось, тут в пансионе, она временно, так говорили мачеха и отец. Ждала. Думала, однажды кто-то придет и заберёт домой к Сонечке.

Но время шло, а ни кто не приходил. Потом, в одно из посещений, отец уговаривал приникшую к груди дочь, что нужно подождать ещё немного, он сделает все, чтобы они были вместе и никогда не расставались. Но прошло время, а ничего не поменялось. Аня ждала, надеялась. И очень тосковала по дому.

В какой-то момент она перестала жаловаться. Поняла – это совершенно бесполезно. Чем больше она жалуется, тем больнее отцу от того, что он ничего не может изменить. И она перестала. Когда слезами уже нельзя было что-то исправить, она радовалась приездам отца. Не таила в сердце обиды. И не спрашивала, чем она могла помешать там в таком большом доме. Просто не догадывалась о том, что стала помехой. Даже когда подруги говорили, раз она в пансионе, это значит, кому-то не угодна – не верила. Она слишком любила отца и не допускала мысли, что он мог избавиться от неё.

Но печальные глаза отца говорили об обратном. Он смотрел так, будто в чём-то виноват, но не мог исправить этой вины. Он старался не говорить про это, а она не спрашивала. Отец пытался шутить, подбадривал, но у самого в глазах невыразимая тоска.

Прошло несколько лет, прежде чем Анна до конца осознала, что не выйдет из пансиона пока не закончит его. И тогда она поняла, нужно смириться и не ждать. Принимать всё как есть. И просто жить до того дня когда исполниться двадцать. И решила терпеть. Ещё тогда в терзаниях отроческих постигла она всю науку долготерпения. Поняла, что не так бывает, как хочется. Искала хорошее в буднях, не слишком задумывалась о будущем. Смирилась. Стало легче жить и терпеть.

В пребывании в пансионе она даже находила пользу. Научилась получать удовольствие от уроков и правил, подчинятся и не ждать перемен. Так легче. Реже приходило воспоминание о доме, о сестре. Под напором дней бледнело прошлое. Аня жила теперь по-другому. Будто забыла то, что делала раньше. И уже даже редкие визиты отца, не вызывали былых чувств.

В конце концов, те, кого она хотела любить больше, отдалились, а на их место пришли новые люди, что окружали каждый день. Именно они, казались теперь родными и близкими. К ним она привязывалась и тянулась. Несколько подруг и пара наставниц, стали теми людьми, что заменили всех, мать, отца, сестру. Анна углублялась в другие интересы, осваивала науки скрупулезно, насколько позволял её простой, девичий ум. Она старалась достигать совершенства в том, чему её учили.

В синем платье пансионерки с туго заплетённой косой, бледная и очень худая, Анна выглядела нездоровой и слабой, но такое впечатление оставалось лишь до того момента пока она не скажет несколько фраз. И тут, можно было понять глубину ума и благородство мысли.

Возможно, строгое воспитание, спартанские условия, или что-то внутри самой Анны, повернуло её характер в сторону совершенно неожиданную. Это обстоятельство удивляло и озадачивало окружающих. Из простой, вполне своенравной девочки из богатого дома, она превратилась в создание благочестивое, порой даже смиренное. Хотя со временем всякий понимал, что не так проста она и покладиста, ведь в случае несправедливости готова была встать на защиту того чьи интересы попраны.

Она заступалась за тех, кто младше, кого обижают, считают некрасивым, бедным или убогим. Она отдавала все, что привозил отец, тем девочкам, чьи родители не могли позволить себе даже приехать навестить. Она оберегала тех, кто был обижен и порой, ценой собственного спокойствия и безопасности осуждала тех, кто обижал. Кто-то любил её, уважал, кто-то завидовал, но были и те, кто ненавидел.

Сколько раз приходилось ей страдать от старших воспитанниц. Но Анна никогда не жаловалась. Она молчала и прощала. Знала – им тоже нелегко. Оправдывала, не держала зла, а только помогала. Именно тогда в отрочестве, совершенная добродетель, сделалась основной чертой Анны.

Пока, суть да дело, прошло двенадцать лет. За это время много полезных наук усвоилось. Два языка французский и немецкий, литература, письмо. Музицировать и рукоделию научилась. Экономику домашнего хозяйствования прошла. Немного точных наук и географию. Ну и конечно как полагается благородным леди, светский этикет и танцы.

Когда время пришло выпускаться, Анна вернулась домой с полным арсеналом образованной, светской барышни.

Характер Анны, за годы пансиона преобразился не на много. Задумчивость её сменялась добродушной весёлостью. Ласковость и мягкость граничила с твёрдостью и настойчивым упрямством. На первый взгляд ранимая, в некоторых ситуациях оказывалась стойкой, непреклонной. Совершенно ни в чём никогда не перечила, но и не подчинялась слепо. Речи Анны, наполненные справедливой рассудительностью. Она как будто извиняла всех и за всё. В её нраве не было ничего, что можно назвать плохим или отталкивающим, но масса того, что притягивало. Чиста и понятна. Казалось, вот истинно идеальный нрав женщины. Но, так мог сказать только мужчина.

Ведь бесконечное всепрощение, многих раздражало. В окружении Анны находились те, кто не верил, в истинную её добродетель и подозревал в лицемерии и двуличии. Впрочем, таких людей было не много.