Последний вечер в Лондоне - Уайт Карен Страница 23

– Короля Генриха? – спросила я, повернувшись, чтобы осмотреть разноцветные полотна со сценами охоты, покрывающие большую часть стены.

– Восьмого. Того, у которого было шесть жен и страсть к отрубанию им голов.

Ошарашенная эпохальностью увиденного, я с трудом вспомнила, что нужно закрыть рот. И все это висело в отчем доме Колина!

– Офигеть можно, – пробормотала я.

Услышав приглушенный звук за спиной, я обернулась и увидела хихикающую в кулак Арабеллу. Пенелопа стояла с удивленным видом. Я уже готова была извиниться за слово «офигеть», произнесенное в приличном обществе, но тут Пенелопа издала один из своих смешков, и я поняла, что прощена.

Все еще посмеиваясь, она взяла меня под руку и провела нас через сводчатый дверной проем.

– Давайте перекусим. А потом поговорим о нашей дорогой Прешес и ее подруге. Просто невероятно, что вы с ней родственницы, пусть и дальние. Мир тесен, правда ведь?

Молодая женщина в джинсах и кроссовках, представленная как Анна, принесла обед и поставила блюда на металлический стол, спрятавшийся в тени дома. Буйная россыпь цветов заполняла все горшки и ящики на задней террасе, а чуть дальше виднелся более организованный сад с аккуратно подстриженной живой изгородью и еще большим количеством цветов.

Стол украшала посуда из костяного фарфора – вероятно, английского – и все те же цветы, а сам обед из киша с салатом словно сошел со страниц одного из журналов Люсинды со светскими сплетнями. А может, из «Ливинг» Марты Стюарт. Мы ели десерт из свежей клубники со взбитыми сливками, и я все гадала, как Колин смог уехать отсюда.

Анна вернулась с заварочным чайником, и я, смирившись, согласилась еще на одну чашку горячего напитка. Все еще скучая по душистому чаю, я была вынуждена признать, что начинаю привыкать к английскому варианту, если его сделать более удобоваримым с помощью щедрой порции молока и сахара.

Пока мы потягивали чай, Пенелопа отлучилась. Вернулась она с двумя большими холщовыми хозяйственными сумками «Сэйнсбериз» и поставила их на землю у моего стула.

– Одна из них принадлежала моей свекрови Софии. Именно через нее мы знаем Прешес и то, как Прешес стала для Колина бабушкой. К сожалению, моя мать умерла, когда я только-только вышла замуж, но милая Прешес чудесно подошла на роль второй бабушки. София умерла пять лет назад, так что Прешес – наша последняя связь с тем поколением.

Она указала на одну из сумок.

– Тут бо́льшая часть фотоальбомов, писем и шкатулок со всякой мелочью, которые я нашла в комнате Софии после ее смерти. Не думаю, что она бы стала возражать, что ты немного поизучаешь их, но только при условии, что потом они все вернутся на место. Если у Колина когда-нибудь появятся дети, они будут рады получить их. И я совершенно уверена, что если эта самая Ева была близкой подругой Прешес, то значит, моя свекровь тоже знала ее. Быть может, здесь прячется единственная возможность найти ее следы.

– Потрясающе… спасибо, – проговорила я. – И все-таки интересно, откуда ваша свекровь знала Прешес.

– Они познакомились благодаря моде, ни больше ни меньше. До войны. Прешес была моделью, а моя свекровь – покупателем, которая сдружилась с несколькими моделями, демонстрировавшими ей наряды. София была из тех редких людей, которые сходились с кем угодно, независимо от класса или национальности. Конечно же, она всегда помнила о своем статусе и могла иногда становиться тем еще снобом, но, мне кажется, это из-за мира, в котором она росла. Я всегда знала ее как добрую и бескорыстную женщину.

Пенелопа подняла чашку и задумчиво отпила из нее.

– София всегда была великолепной хозяйкой. В ее бомбоубежище никогда не переводились джин и шампанское – не спрашивай, как она умудрялась это провернуть со всеми этими дефицитами и нормированиями. Званый вечер мог запросто переместиться из гостиной в бомбоубежище до тех пор, пока бомбежка не заканчивалась. Она устраивала пышные вечеринки на неделю тут, в Овенден-Парке, для целых эскадрилий. Мне кажется, там есть несколько газетных вырезок, – указала она на одну из сумок.

Появилась Анна, чтобы убрать со стола, а мы встали, собираясь уезжать. На обратном пути через дом я попыталась сосредоточиться на словах Пенелопы и перестать таращиться на архитектурные элементы и произведения искусства, мимо которых мы проходили.

– Арабелла упоминала, что ты из Атланты, – сказала Пенелопа. – Часто домой ездишь?

– На самом деле я из Уолтона – это час езды от Атланты, – но о нем никто никогда не слышал, так что Атланта сгодится, – улыбнулась я. – А езжу не часто. Работа не оставляет свободного времени.

– Но я уверена, что приятно иметь родной город, в который можно возвращаться. Атланта – прелестный город.

Я удивленно посмотрела на нее.

– Вы там бывали?

Пенелопа обменялась быстрыми взглядами с Арабеллой.

– Да. Я немало времени провела в Атланте. Но это было много лет назад. – Она натянуто улыбнулась, давая понять, что на эту тему ей больше сказать нечего. Мы дошли до входной двери. – Было приятно наконец-то познакомиться с тобой, Мэдди. Я так много слышала о тебе за эти годы. Хорошо, что теперь я лично узнала героиню этих рассказов. – Она с заговорщицким видом наклонилась ко мне. – Мне особенно нравится история о стаде коз в столовой. Довольно остроумно, но никому не говори, что я это сказала. – Она подмигнула. – И еще с меня запоздалая благодарность за то, что в университете ты вытащила Колина из его скорлупы. Боюсь, это наша вина – есть у нас склонность к витанию в облаках. Так что спасибо тебе.

Я хотела ей сказать, что Колину нравилось сидеть в своей скорлупе, что ему не особенно-то и нравились мои «ребячьи проказы», как он их называл. Вместо этого я сказала:

– По-моему, Арабелла приукрашивала некоторые истории.

– Арабелла? – произнесла она, покачав головой. – Это Колин рассказывал о твоих подвигах. Мы с его отцом любили эти смешные истории – они как будто делали нас частью университетской жизни сына. Хотя, я совершенно уверена, до всех историй нас не допускали, и слава богу.

Она снова рассмеялась, и, несмотря на смущение, я поймала себя на том, что улыбаюсь.

– Спасибо вам, Пенелопа. За обед и за это все. – Я подняла одну из сумок. – Даже если мы не найдем в них Еву, там могут оказаться фотографии и письма, которые я смогу использовать для статьи и выставки.

– Держи меня в курсе. Обожаю загадки. Помню, София любила рассказывать о своей жизни во время войны. Но не Прешес. То немногое, что знаю, я по крупицам выудила у Софии. И она никогда не рассказывала свои истории в присутствии Прешес, или Прешес просила ее остановиться. Но я знаю, что Прешес вела довольно роскошный образ жизни модели в Лондоне до войны, а затем после войны – в Париже.

– Она считалась одной из первых супермоделей, – вмешалась Арабелла, – еще до того, как люди узнали, что это такое. Она была востребована и вращалась в кругах, которым была совершенно не ровня в начале своей карьеры в тридцатых. Удивительно, как меняются времена, правда?

– Конечно, – сказала Пенелопа. – Прешес жила в Париже – в «Ритце», прямо как Коко Шанель, – до семидесятых, после чего вернулась в Лондон.

– Арабелла говорила что-то о том, что Прешес была героем Французского Сопротивления, – сказала я. – София упоминала когда-нибудь об этом?

Пенелопа покачала головой.

– Боюсь, очень мало. София оставалась в Англии на протяжении всей войны. Я уверена, что в этих сумках могут оказаться несколько писем от Прешес – немного, конечно, ведь это все же было военное время. Но, надеюсь, найдется что-нибудь полезное.

Она обеими руками отворила тяжелую входную дверь, и меня вдруг охватило, цепко, словно паутина, воспоминание из детства. Оно было о моей матери, со смехом тянущей на себя неподатливую входную дверь дома, в котором выросла. Мне снова напомнили о доме и о семейной истории, прячущейся в старых стенах.

Голос Пенелопы вернул меня в настоящее.

– Спасибо вам обеим, что приехали. Пожалуйста, возвращайтесь поскорее и прихватите с собой Колина. Может, когда муж будет дома. У Джеймса прекрасное чувство юмора, которое ты, Мэдди, должна оценить.