Барт Лоо - Шансон как необходимый компонент истории Франции

Барт ван Лоо

Шансон как необходимый компонент истории Франции

Издание осуществленно при поддержке фламандского литературного фонда «Flemish Literature Fund»

© 2012 De Bezige Bij Antwerpen en Bart Van Loo

© И. Гривнина. Перевод, 2014

© ООО «ИД «Флюид», 2014

Longtemps, longtemps, longtempsAprès que les poètes ont disparuLeurs chansons courent encoredans les rues

La foule les chante un peu distraiteen ignorant le nom de l’auteursans savoir pour qui battaitson coeur

Parfois on change un mot, une phraseet quand on est à court d’idéeson fait la la la la la laLa la la la la la’

Потом, потом, потом,Когда уйдут поэты в мир иной,Песни их поплывутНад землей.

Мы их поем, не зная, ктоИх написал и для кого,Ради когоБилось сердце его.

Часто меняем то слово, то фразу,А если забыли,Поём все разом: ля-ля-ля, ля-ля-ля…Ля-ля-ля, ля-ля-ля.

Афиша

«Песни – лучшие моментальные снимки кусочков времени, совершенно незаменимые для историков».

Из которой следует, что на этой планете существует множество песен, написанных не на английском языке, только все об этом давным-давно забыли. Что ж, придется напомнить вам о них.

Осень 1989 года. Мне шестнадцать лет, и я совершенно потерял голову. Потому что в Бельгию приезжает Билли Джоэл. И у меня есть билеты. На мой самый первый большой концерт. Я крутил на проигрывателе его пластинки, я подпевал всем его песням. Так что главное событие 1989 года – не падение Берлинской стены, а приезд Билли Джоэля. Дитя своего времени, я был полностью погружен в мир англосаксонской музыки. Не только Билли Джоэл, но и Dire Straits, Pink Floyd, The Rolling Stones, Лу Рид, The Doors, Брюс Спрингстин, Джексон Браун, Fischer Z, Supertramp и Talking Heads сопровождали мою юность. Но, как ни странно, именно тогда, в 1989 году, картина моего мира резко изменилась.

В одно прекрасное утро мой замечательный учитель Франс Герман Гёденс достал из своего красного портфеля белую кассету. И этот его жест полностью поменял мою жизнь. Мои товарищи по классу еще дремали, а я проснулся.

«Moi, je n’étais rien et voilà qu’aujourd’hui / je suis le gardien du sommeil de ses nuits / Je l’aime à mourir»[1].

Что это? Голос, гитара, объяснение в любви, какие средневековые трубадуры могут с этим сравниться. Мое сердце готово было выпрыгнуть из груди. Это было впервые по-французски. Mon coeur s’emballe[2]. Прошло совсем немного времени, и полный набор песен Франсиса Кабреля занял почетное место в моем шкафу. Мягкая, сладострастная романтика Je l’aime à mourir, как мне теперь кажется, попалась мне как раз вовремя, Je l’aime à mourir заняла место в моем сердце. И находится там до сих пор. В песнях заключена немереная сила, против которой вряд ли можно устоять. Вы слышите знакомую мелодию – и вмиг переноситесь в прошлое. Оказывается – чтобы вернуться в прошлое, достаточно послушать старые записи; даже печенье «Маделейн» не действует с такой силой.

Je l’aime à mourir всякий раз возвращает меня в раннюю юность. Время, полное надежд, романтики и увлечений. Эта песня дает надежду, что я не вовсе растерял качества, присущие молодости, раз она может привести меня туда, где найдутся и другие сокровища, не уступающие первым. Раз уж Кабрель пишет такие песни, должны найтись и другие французы, способные предложить товар не хуже, да? Из любопытства я стал обходить магазины, торговавшие пластинками и дисками. И новый мир открылся передо мной. 1989 год, мне шестнадцать лет, и этот новый мир потряс меня.

Поиски шли с трудом. Молодежь в основном увлекалась The Who и новыми дисками Элвиса Костелло или Тома Уэйтса; и ни у кого, совсем ни у кого в коллекции не было французов. Так что совета спросить было не у кого. Взрослые отмахивались, явно не понимая, что мне нужно. Радио молчало на всех языках: и по-английски, и по-фламандски. Случайно я наткнулся на Жака Бреля. От Кабреля он отличался лишь двумя буквами, и я решил, что этот, должно быть, неплох. Но тут начались трудности. Жака Бреля сперва надо было научиться понимать. Брель подобен хорошему вину: с годами букет его становится лишь богаче. Пока ты молодой остолоп, можно обратиться к кому-нибудь за помощью, которую едва ли найдешь, но я упорно продолжал поиски.

К счастью, несмотря на трудности, я добыл текст «Вальса на тысячу четвертей» (La valse à mille temps). Каждый вечер я пытался спеть его по памяти, или, лучше сказать, par coeur[3], но даже с текстом в руках у меня ничего не получалось. Быстрая, четкая дикция Бреля приводила меня в замешательство. Позже я узнал, что он придумал эту манеру исполнения во время опасного спуска на лыжах в какое-то французское ущелье. Не слишком часто так живо ощущаешь, как реальная ситуация проступает сквозь конкретный результат. Каждая строфа безупречно вписывается в новый поворот, от каждого рефрена – мурашки по коже. Благодаря песне La valse à mille temps мне открылась суровая реальность творчества Бреля. Бог мой! Брель стал для меня солью, без которой нельзя обойтись, его поэзия, по-моему, идеальна, а ритм музыки разрывает сердце.

Так я парил на крыльях юности от одного открытия к другому. Жан-Жак Гольдман, Жорж Брассенс, Стефан Эйхер, Шарль Трене, Доминик A, Борис Виан…

Семью годами позже я сам стал учителем. И при всякой возможности давал своим ученикам послушать французский шансон.

«Если бы не было тебя» (Si tu n’existais pas) Джо Дассена я использовал во время урока грамматики. Чтобы показать своим ученикам, что французские песни выдерживают испытание временем.

Когда мы слушали вместе эту песню, я не смог сдержаться и стал потихоньку подпевать, пританцовывая. Так возникла идея втянуть учеников в более активное участие. Не на этом ли строятся все планы обучения? Ритмическая грамматика и расширение набора слов, мурлыкая под нос песенку, заполняешь клеточки тестов по проверке словарного запаса, с песенкой встречаешь пасхальные праздники. Список длинный. Из песенки «Контролер на станции Сирень» (Le poinçonneur des Lilas) Сержа Генсбура они узнают все о контролерах на общественном транспорте, о билетах туда и обратно, а заодно – об игре слов и неудачных шутках, и на всю жизнь влюбляются в гениального enfant terrible французского шансона. И, конечно, мы слушали Франсиса Кабреля, а вы как думали?

Я ясно давал им понять, что французская песня принадлежит не одной Франции. Шансон и шансонье появляются откуда угодно. Жак Брель и Арно явились из Бельгии, Далида, Жорж Мустаки и Клод Франсуа – из Египта, Шарль Азнавур – сын армянских эмигрантов, а Серж Генсбур – вообще еврей из России; у Ива Монтана и Сержа Реджани в жилах течет итальянская кровь; Сильви Вартан – болгарка по крови, а Стефан Эйхер – швейцарец.

Мне хотелось, чтобы мои ученики поняли, что на этой планете существует не только рок на английском языке, но и другая музыка.

Это не имеет отношения к политике, здесь нет никакого снобизма или педагогических предпочтений. Только мое убеждение: французский шансон – путеводная звезда, которая приведет нас в мир истинной красоты.

А мельница жизни крутится без остановки. Карьера учителя осталась позади, моя французская трилогия Eten! Lezen! Vrijen! (Есть! Читать! Любить!) – тысяча страниц текста – стоит передо мной на полке. А ведь я давно собирался написать книгу об истории Франции, да такую, чтобы она читалась, словно захватывающий роман, связанный с общим европейским прошлым. Но как быть с шансоном? Эта корь так и не прошла и должна быть запечатлена на бумаге. Так в один прекрасный день обе идеи сошлись в одной (моей) голове.

У французского шансона две ипостаси. С одной стороны, он занят историями из жизни маленького человека. Жильбер Беко, спрашивающий себя после любовного разочарования: Et maintenant, que vais-je faire[4], Кристоф, мечтающий о медсестре, красавице Алине, жаждет назвать ее имя всему миру. Жак Брель поет трогательную песню у могилы своего друга. Эдит Пиаф, поющая о пьянящей любви («Жизни в розовом свете» – La vie en rose). Франсуаза Арди, воспевшая тоску «Всех мальчиков и девочек моих лет» (Tous les garçons et les filles de mon âge), жаждущих любви.

С другой стороны, шансон не чужд большой истории, войнам и революциям. «Марсельеза» написана в беспокойную ночь 1792 года, она привела революционную Францию к великой победе, а двумя веками позже побудила Сержа Генсбура выступить на конкурсе с регги-номером.

«Вишневые дни» (Le temps des cerises), надрывающий душу плач о кровавом мятеже 1871 года. Жак Брель и Шарль Азнавур своими «Брюссель» (Bruxelles) и «Богемой» (La bohème) создали саундтрек для музыкального обрамления belle époque.

Шарль Трене в «Седьмой шоссейной дороге» (Route Nationale 7) воспевает пятидесятые годы, когда на автомобилях начали ездить в отпуск. Лео Ферре и Серж Генсбур рассказывают со страстью «И вдобавок» (C’est extra) и легкомыслием «Ты любишь… но не меня» (Je t’aime… moi non plus) о начале сексуальной революции.