Бронислав Малиновский - Избранное: Динамика культуры Страница 64

Действительно важным моментом в этих выводах является, однако, то, что все эти стандартные знаки показывают, какую большую зависть вызывает всякая исключительность, всякая незаурядность, всякое богатство, не оправданное социальным положением, всякое выдающееся действие личности или доблесть, не соответствующие его рангу или силе его власти. Все это наказуемо, и вождь, собственно, и есть тот человек, кто стоит на страже чужой заурядности, основной привилегией которого является принуждение других людей к тому, чтобы держаться золотой середины. Вождь, однако, не может в этих делах прибегать к прямому физическому насилию в тех случаях, когда против виновника имеются только подозрения или сомнения или о его вине свидетельствуют лишь его очевидные наклонности. Поэтому вождю остается прибегнуть к колдовству – и надо помнить, что за это он должен заплатить из своего кармана. Он мог употребить силу (до того, как «законы» белого человека вмешались в жизнь племени), чтобы сразу покарать любое нарушение этикета, церемониала или любое из таких очевидных преступлений, как прелюбодеяние с какой-то из его жен, кражу его личной собственности или всякую личную обиду. Человек, который отважился бы встать так, чтобы оказаться над головой вождя, прикоснуться к татуировке на его шее и плечах, употреблять в его присутствии непристойные выражения или допустил бы нарушение этикета сексуальными намеками на его сестру, был бы на месте пронзен копьем кем-то из вооруженной свиты вождя. В полной мере это относится, конечно, только к верховному вождю Киривины. Известны случаи, когда люди случайно обижали вождя и должны были за это расстаться с жизнью. Один из последних случаев имел место в ходе военных действий, когда публичное оскорбление допустил кто-то из лагеря противника. Этот человек был убит уже после окончания военных действий; его смерть считается справедливой расплатой за обиду, которую он нанес, и за этим не последовало никакой кровной мести.

Таким образом, мы видим, что, по сути, в большинстве случаев черная магия считается главным средством принуждения, которым вождь пользуется для защиты только ему принадлежащих привилегий и прерогатив. Такие случаи, конечно, незаметно переходят в реальный гнет и попрание законности, чему можно привести несколько конкретных примеров. Но и тогда чародейство, поскольку оно всегда стоит на стороне сильных, богатых и влиятельных людей, остается способом поддержки признанных законов; а поэтому в конечном счете – правового и социального порядка. Оно всегда является консервативной силой и действительно служит главным источником спасительного страха перед наказанием и местью, неизбежными в каждом управляемом обществе. Из многих форм вмешательства европейцев в дела дикарей нет ничего более губительного, чем та лютая враждебность, с какой миссионер вместе с плантатором и чиновником преследуют колдунов{215}. Поспешное, случайное и ненаучное применение принципов нашей морали, наших законов и обычаев к первобытным обществам и уничтожение туземного права приводят только к анархии и моральному вырождению, а в конечном счете – к угасанию культуры и расы.

Чародейство поэтому не является ни методом установления законности, ни видом преступной практики. Им можно пользоваться двояко, но оно никогда не применяется в качестве открытого противостояния праву, хотя часто могло бы быть использовано ради корысти сильнейшего и для нанесения вреда слабейшему. Независимо от того, на что направлено его действие, колдовство всегда выступает как способ поддержания status quo[34], как метод сохранения традиционных и противодействия формированию новых неравенств. Поскольку консерватизм является важнейшей особенностью первобытного общества, чародейство в целом выступает в качестве благотворного фактора, имеющего огромную ценность для первобытной культуры.

Эти рассуждения ясно показывают, как трудно провести границу между квазиправовым и квазипреступным применением колдовства. «Криминальный» аспект права в обществах дикарей, возможно, является еще более неопределенным, нежели «гражданский» аспект, идея «законности» в нашем понимании трудна для применения, а средства восстановления нарушенного равновесия в жизни племени медленны и обременительны.

После того, как мы при анализе чародейства познакомились с тробрианской криминологией, перейдем к рассмотрению самоубийства. Самоубийство, хотя ни в коем случае не может считаться институтом восстановления законности, все же имеет свой правовой аспект. Совершить самоубийство можно с помощью двух приемов: ло’у (падение с вершины пальмы) и принятия смертельного яда, который добывают из желчного пузыря рыбы сока. Кроме этих есть и еще один, более мягкий, способ, заключающийся в принятии растительного яда тува, который обычно применяется для одурманивания рыбы; приличная доза рвотного снадобья может вернуть к жизни отравившегося этим ядом – может быть, поэтому он применяется поссорившимися любовниками, повздорившими супругами и в других подобных случаях, которых немало происходило во время моего пребывания на Тробрианских островах, но ни один из них не закончился трагично.

Две формы самоубийства с неизбежным смертельным исходом служат способом выйти из безвыходного положения, и их психологическая подоплека сложна, так как в качестве ее составных элементов выступают и стремление наказать самого себя, и жажда мести, и желание реабилитации, и чувство жалости к себе. Некоторое количество конкретных случаев, кратко описанных ниже, лучше проиллюстрирует психологию суицида.

Аналогичным уже описанному случаю с Кима’и было событие, которое произошло с девушкой по имени Бомаваку, которая влюбилась в юношу из своего клана. У нее был официальный жених, который во всех отношениях ей подходил, но нимало ее не волновал. Бомаваку жила в своей букуматула (спальное помещение для людей, не состоящих в браке), построенной для нее отцом, и там принимала своего любовника. Ее жених это обнаружил и ославил ее публично, из-за чего она, надев свой праздничный наряд и жалобно плача, прыгнула с верхушки пальмы. Это старая история, которую, по случаю самоубийства Кима’и, мне рассказал очевидец. Эта девушка, несомненно, искала выход из тупика, в который ее завели страсть и запреты традиции. Но непосредственной и существенной причиной самоубийства был момент оскорбления. Если бы не это, то глубокий, но не столь мучительный конфликт между любовью и табу никогда бы не привел к такому безрассудному шагу.

Мвакенува из Лилуты, человек высокого социального ранга, влиятельный чародей и выдающаяся личность, слава о котором дошла через несколько поколений до нашего времени, имел помимо прочих жен одну по имени Исова’и, к которой был очень привязан. Иногда он с ней ссорился и однажды в острой стычке обидел ее, употребив одно из самых страшных оскорблений (квой лумута), которое, если его наносит муж своей жене, считается особенно позорным{216}.

Исова’и, поступая в соответствии с традиционными понятиями о чести, тут же покончила с собой, прыгнув с вершины пальмы (ло’у). На другой день, когда оплакивали Исова’и, Мвакенува пошел по ее стопам, и его останки положили рядом с ней, чтобы оплакивать их вместе. В этом случае речь шла скорее о чувстве, нежели о праве. Но это событие хорошо иллюстрирует, как сильно традиционные чувства и чувство чести противятся всякому злоупотреблению, всякому нарушению равновесия. Оно также показывает, насколько сильно людей трогает судьба, добровольно избранная теми, кто лишил себя жизни.

Спустя некоторое время произошел случай, когда муж обвинил жену в прелюбодеянии, из-за чего она прыгнула с вершины пальмы. Другим случаем, который имел место не так давно, было самоубийство через отравление, совершенное Исакапу из Синакеты, которая также была обвинена своим мужем в прелюбодеянии. Богонела, одна из жен вождя Коутауйи из Синакеты, покончила с собой сразу, когда другая жена открыла, что в отсутствие мужа та изменила ему. Несколько лет назад один человек из Синакеты, которому жена докучала, обвиняя его в измене и в других прегрешениях, покончил с собой, приняв яд.

Болобеса, жена одного из прежних верховных вождей Киривины, убежала от мужа в свою деревню и из-за угроз своих же родственников (дяди и братьев) отослать ее назад силой совершила самоубийство (ло’у). Мне известен целый ряд случаев, иллюстрирующих напряженные отношения между мужем и женой, между любовниками и между родственниками.

В психологии самоубийства следует отметить два мотива. Во-первых, здесь всегда есть какой-то грех, преступление или взрыв страсти – та вина, которую нужно искупить. Это может быть или нарушение правила экзогамии, или прелюбодеяние, или обида, нанесенная невинному, или, наконец, попытка уйти от своих обязанностей. Во-вторых, это протест против тех, кто сделал данный проступок всеобщим достоянием, публично оскорбил виновника и поставил его в безвыходное положение. Один из этих мотивов может иногда выступать с большей силой, чем другой, но обычно оба присутствуют в равных долях. Лицо, публично оскорбленное, признается в своей вине, берет на себя все последствия и наказывает себя само; но в то же время этот человек провозглашает, что к нему плохо отнеслись, обращается к чувствам тех, кто довел его до крайности – если это друзья или родственники; или же, если это враги, обращается к солидарности своих сородичей, требуя от них мести (лугва).