Бронислав Малиновский - Избранное: Динамика культуры Страница 67

Сын, конечно, должен жить и питаться, поэтому должен возделывать огород и выполнять другую работу. Отец выделяет ему несколько балеко (огородных участков) из своей собственной земли, предоставляет ему место в своей лодке, дает право ловить рыбу (охота на Тробрианских островах не имеет практического значения), обеспечивает его орудиями, сетями и другими рыбацкими снастями. Как правило, отец в своей щедрости идет еще дальше. Он наделяет сына некоторыми привилегиями и дарит ему вещи, которые по закону должен держать у себя, пока они не отойдут законным наследникам. Правда, эти привилегии и дары он передает своим наследникам на протяжении своей жизни, если те напоминают о них, через плату, которую называют покала. От этого нельзя уклониться. Но тогда его младший брат или племянник должен дорого заплатить за землю, магические услуги, право на участие в обмене кула, наследуемую движимость или «распорядительство» в танцах и обрядах, несмотря на то, что и так унаследовал бы все это, поскольку это принадлежит ему по закону. В то же время принятый на практике обычай позволяет отдать такие ценные предметы или привилегии сыну бесплатно. Так что с этой точки зрения повсеместно принятый обычай, хотя и не законный, не только в значительной мере отклоняется от закона, но добавляет к ущербу обиду, закрепляя за узурпатором существенное преимущество по сравнению с законным владельцем.

Важнейшим учреждением, с помощью которого в строй, основанный на материнском праве, проникает временная патрилинейная тенденция, является институт кросскузенного брака. Тробрианец, у которого есть сын и сестра которого производит на свет девочку, имеет право пожелать, чтобы дочку сестры обручили с его сыном. Таким образом его внуки будут принадлежать к его роду, а сын его станет зятем законного наследника и преемника. Последний будет обязан обеспечивать хозяйство сына продуктами и вообще помогать зятю, опекать семью сестры. В результате именно тот, интересам которого грозит узурпация со стороны сына, утрачивает основания для протеста против наделения сына дарами и, больше того, готов даже признать это своей собственной привилегией. Кросскузенный брак у тробрианцев является институтом, с помощью которого мужчина, только благодаря матрилокальному браку, может обходным путем обеспечить своему сыну обоснованное право остаться на всю жизнь в отцовской деревне и пользоваться почти всеми привилегиями полноценного гражданства.

Таким образом, вокруг чувства отцовской любви выкристаллизовывается ряд установленных обычаев, санкционируемых традицией и принятых сообществом как нечто совершенно естественное. Тем не менее они все же находятся в противоречии с законом в его строгом смысле или же включают в себя исключительные и нетипичные способы поведения, такие как матрилокальный брак. Если кто-то возражает и протестует против обычаев во имя закона, то обычай с необходимостью отступает перед законом. Известны случаи, когда сын, даже женившись на племяннице отца, должен был покинуть деревню. Нередко также наследники кладут конец беззаконной щедрости дяди, добиваясь с помощью покала того, что он намеревался отдать сыну. Однако, для человека, обладающего властью, каждое такое противодействие его намерениям является обидой, возбуждает враждебность и вызывает стычки – поэтому оно имеет место только в исключительных случаях.

IV. Факторы социальной солидарности в первобытном племени

Анализируя конфликт между материнским правом и отцовской любовью, мы сосредоточили внимание на личных отношениях, которые складываются между мужчиной, с одной стороны, и его сыном и племянником – с другой. Но эта проблема также является проблемой единства клана. Ибо союз человека, облеченного властью (вождя, кого-то из старейшин, главы деревенской общины или колдуна), и его наследника является важнейшим основанием матрилинейного клана. Единство, однородность и солидарность клана не может быть большей, чем в этом основании, и если мы находим, что этот стержень расщеплен, что столкновения и антагонизмы между двумя мужчинами по вопросам родства становятся обычным явлением, то тем самым мы должны отбросить аксиому, будто клан есть идеально сплоченная группа. Но у догмы о единстве клана (или сиб-догме, если воспользоваться удачной терминологией д-ра Лоуи) есть и определенные основания. Хотя мы уже показали, что в самом своем ядре клан расщеплен и что – по крайней мере, если говорить о соблюдении принципа экзогамии, – он не является однородным, нам следует еще раз, более подробно, рассмотреть вопрос о том, насколько верен постулат о единстве клана.

Здесь можно сказать, что антропология, принимая на веру ортодоксальную версию туземцев, или, вернее, их правовые иллюзии, и таким образом, смешивая правовой идеал с социальной действительностью племенной жизни, снова позволила себя обмануть. Позиция туземного закона с этой точки зрения ясна и непротиворечива. Принимая матрилинейность за исключительный принцип родства в правовых вопросах и применяя его к самым отдаленным последствиям, абориген делит всех людей на тех, кто связан с ним родством по матери и кого он поэтому называет родными (вейола), и тех, кто не породнен с ним таким образом и кого он в силу этого называет чужаками (томакава). Эта доктрина связана с так называемым классификационным принципом родства, который во всем своем объеме не только определяет всю терминологию, но до известной степени оказывает влияние также и на правовые отношения. Как материнское право, так и классификационная система родства далее связаны с тотемной системой, согласно которой все люди делятся на четыре клана, а последние, в свою очередь, делятся на неодинаковое число субкланов. Мужчина или женщина, таким образом, являются маласи, лукуба, луквасисига или лукулабута такого-то и такого-то субклана, и это тотемное отождествление так же четко и определенно, как пол, цвет кожи или размеры тела. Оно не исчезает и со смертью, так как дух не перестает быть после смерти тем, кем человек был при жизни, и существует уже до рождения, так как «ребенок-дух» уже является членом кланов и субкланов. Принадлежность к субклану означает общего предка женского пола, единство родства, единство гражданства в деревенской общине, общее с сородичами право на землю и сотрудничество во многих хозяйственных и всех обрядовых действиях. С правовой стороны это влечет за собой факт наличия общей клановой и субклановой собственности, совместную ответственность в кровной мести (лугва), принцип экзогамии и, наконец, подчеркнутую заинтересованность каждого в судьбе любого из своих сородичей – так что в случае чьей-либо смерти считается, что в первую очередь это касается субклана, а до некоторой степени и клана, и весь траурный церемониал устроен в соответствии с этим традиционным мнением. Единство клана, а в еще большей степени субклана, еще более выпукло проявляется в церемониальных дележах (сагали), в которых тотемные группы принимают участие в ритуально-экономической игре «сколько взял – столько дал». Таким образом, существует разнообразное и реальное единство интересов, действий и, естественно, некоторых чувств, объединяющих членов субклана и сами субкланы в единый клан, и этот факт весьма четко прослеживается во многих институтах, в мифологии, в словаре, в обычных высказываниях и традиционных пословицах.

Эта картина имеет еще и другую сторону, о которой мы уже могли составить достаточно ясное представление, но которая требует более точного определения. Прежде всего, хотя все представления о родстве, тотемном делении, единстве имущества, социальных обязанностях и т. д. стремятся подчеркнуть «догму клана», не всякие чувства следуют тому же направлению. Тогда как при каждом споре социального, политического или ритуального характера индивид, ведомый амбицией, гордостью или патриотизмом, неизменно становится на сторону своих родичей по линии матери, более нежные чувства, сердечная дружба и привязанность часто приводят к тому, что в обычных житейских ситуациях он пренебрегает кланом во имя жены и друзей. Лингвистически термин вейогу (мой родственник) имеет эмоциональную окраску твердой связи и гордости, тогда как термин лубайгу (мой друг и мой возлюбленный) имеет более теплую, более интимную тональность. Также и в верованиях о загробной жизни – очевидно, в верованиях менее ортодоксальных, но более личных, – связи любви, супружеской привязанности и дружбы остаются неизменными и после смерти наравне с тотемной принадлежностью.

Что касается определенных клановых обязанностей, то, как я это показал подробно на примере экзогамии, здесь много случаев проявления гибкости, способов обхода и нарушения закона. В экономической сфере, как мы уже знаем, исключительность кланового сотрудничества серьезно нарушается из-за усилий отца, старающегося включить сына в дела клана и отдавать ему его часть. Лугва (вендетта) совершается редко; плата лула (цена мира) является опять-таки традиционной формой компенсации и реального уклонения от более важной обязанности. Отец или вдова в своих чувствах несравненно более склонны к тому, чтобы отомстить за смерть убитого, чем его клановые сородичи. Во всех ситуациях, когда клан во время торжественной раздачи благ выступает как единое экономическое целое, он остается монолитным только по отношению к другим кланам. В рамках клана проводится точный расчет между субкланами, входящими в него, а в рамках субклана – между индивидами. Таким образом, хотя, с одной стороны, единство клана фактически имеет место, оно, с другой стороны, сочетается с далеко идущей дифференциацией, со строгим соблюдением индивидуальных интересов и, last but not least, с типично коммерческим духом, не свободным от подозрительности, зависти и обмана.