Хавьер Субири - Пять лекций по философии Страница 8

f) Наконец, в-шестых – и прежде всего, – мудрость есть знание, которого ищут ради него самого. Она есть наивысшая форма того праксиса, каковым является теория. Поэтому, согласно энергичной формулировке Аристотеля, всякое знание и всякая наука полезнее философии, но лучше – нет ни одной. Это, быть может, превосходнейшая дефиниция того, что Аристотель понимал под первой философией, под «первостью» философского знания.

В итоге, будучи аподиктической наукой о сущем как таковом, философия оказывается не только наивысшей из наук, не только софией, мудростью, но и наивысшей мудростью.

Коль скоро это так, первая философия представляет собой высшее знание, которое довлеет себе не только в качестве науки, но и в качестве Мудрости. Аристотелю придется сказать нам, в чем заключается та самодостаточность, которую философия сообщает самому мудрецу, философу. Другими словами, Аристотелю придется ответить на вопрос об образе бытия, модусе бытия, который присущ философу: на вопрос о том, что такое философия как вид деятельности. Таков третий из трех больших вопросов, которые мы намеревались прояснить.

III. Философия как вид деятельности

Философия для Аристотеля, как мы видели, есть наивысший способ созерцания, θεωρία. Так вот, всякая теория, всякое созерцание, θεωρεῖν, представляет собой человеческую деятельность. Речь идет не о том, что человеком спорадически и нерегулярно выполняются некоторые созерцательные акты, а о том, что созерцание – это непрерывная деятельность, по отношению к которой изолированные акты суть не более чем фрагменты. Поэтому философия, эта высшая форма созерцания, представляет собой деятельность, а не ряд разрозненных действий. Соответственно, вопрос формулируется следующим образом: в чем состоит тот вид деятельности, который Аристотель называет философией, в смысле первой философии?

Чтобы ответить, Аристотель должен сказать нам более конкретно, что это такое – то, что мы весьма расплывчато назвали деятельностью. Деятельность есть нечто такое, что в качестве деятельности имеет единственной целью саму себя. Это праксис в чистом виде, не пойесис. Как таковая, деятельность состоит в том, чтобы «пребывать» в деятельности; она – ничто, если нет пребывания в деятельности. Это пребывание в деятельности Аристотель назвал ἐνέργεια, осуществленностью. Человеку свойственно многообразие видов деятельности, а также многообразие разных жизненных моментов, которыми, соответственно, создаются события (как бы их ни называть). Единство, образованное их последовательностью, составляет то, что грек называл жизнью, биосом (βίος). Биос включает в себя последовательность всех человеческих действий, от природных до нравственных. В широком смысле греки говорили о биосе также применительно к животным, но в узком смысле биос свойствен только человеку. Действительно, греческая литература изобилует βίοι, жизнеописаниями, великих людей. Стало быть, биос – это единство жизненной активности человека: энергия, актуальность живого человеческого существа в его деятельности. В таком понимании биос существует в разных видах. В самом деле, биос в его греческом понимании – это, несомненно, какая-то единая деятельность; но определяется она неким фундаментальным видом деятельности, то есть этосом, который лежит в ее основании. В зависимости от характера этих видов деятельности, или этосов, мы получаем разные βίοι, жизни. Аристотель много рассуждает о жизни земледельца, жизни воина, жизни политика, и т. д. Так как философия, с точки зрения Аристотеля, – не спорадическое занятие человека, а вид деятельности, оказывается, что, в конечном счете, философствование составляет образ жизни, биос. Поэтому проблема философии как вида человеческой деятельности есть не что иное, как проблема биоса, образа жизни человека, посвятившего себя философии; проблема того вида ἐνέργεια, каковым являет себя философия в акте человеческой деятельности.

Подобно всякому добропорядочному греку, Аристотель считал, что, когда речь идет обо всех этих образах жизни, имеется в виду жизнь не раба, а свободного человека (ἐλέύθερος). И это не случайно. Аристотель был глубоко убежден в том, что мудрость есть исключительное достояние свободного человека. Ибо что понимал грек под свободой (ἐλευθερία)? Аристотель напоминает нам об этом, говоря, что свободен «человек, существующий ради самого себя, а не ради другого» (ἄνθρωπος ὁ aὐτoὒ ἕνεκα καὶ μὴ ἄλλου ὤν, 982 b 26). Понятие свободы – не абстракция. С точки зрения грека, всякий человек живет в полисе, и свобода – это прежде всего не свойство абстрактного человека (чему доказательство – наличие рабов, то есть людей, которые как раз и не живут для себя и не располагают собой), а режим жизни в полисе. Свободен тот человек, который живет в полисе в этом режиме распоряжения самим собой. И своей кульминации свобода достигает в том полисе, где гражданин (πολίτης) распоряжается не только собой, но и – вкупе с другими свободными гражданами – политическим устройством, управлением полиса: в демократическом полисе, который Солон основал в Афинах. «Основополагающей предпосылкой демократии, – говорит Аристотель, – является свобода» (ὑπόθεσις τἢς δεμοκρατικὴς πολιτείας ἐλευθερία, 1317 a 40). Эта свобода подразумевает, с одной стороны, независимость и совместность в решении вопросов, касающихся общественного блага, а с другой стороны – устранение любого бесполезного угнетения одних индивидов другими или правителем: пусть каждый человек будет связан лишь минимальным количеством уз в определении энергии своего биоса. Фукидид в «Истории Пелопоннесской войны» (II, 37, 1–2) влагает в уста Перикла длинную речь, в которой тот выражает гордость тем, что Афины – республика граждан, свободных в этом двойном смысле.

Какова бы ни была установленная в полисе форма свободы, только свободный человек может находиться в том состоянии досуга (σχολή), который позволяет ему предаваться θεωρείν, созерцанию сути вещей. Поэтому, вероятно, Аристотель говорит о философии, этой высшей форме созерцания, что она есть по своей сути свободная наука. Свободная не только потому, что возникает в ситуации свободы, но и потому, что не связана иным принуждением, кроме налагаемого на нее необходимым характером вещей, схватываемых в аподиктическом доказательстве.

Но свобода (ἐλευθερία) – лишь условие θεωρείν, отнюдь не то, чем позитивно конституируется созерцание. Чтобы выявить позитивный характер θεωρείν, Аристотелю нужно строго определить идею биоса, возможного благодаря свободе. Всякий биос есть актуальная деятельность (энергия) ради достижения ее внутреннего завершения, внутренней конечной цели (τέλος). Так как речь идет не о частной деятельности, а о жизнедеятельности в целом, ее телос есть телос жизни как таковой. Этот телос, по словам Аристотеля, очевиден: счастье (εὐδαίμονία). В первой строке «Метафизики» Аристотель пишет: «Все люди по природе стремятся к знанию». Но в юношеском тексте, в «Протрептике», он сформулировал начало философии следующим образом: «Все мы, люди, хотим быть счастливыми» (πάντες ἄνθρωποι βουλόμεθα εὖ πράττείν, Walzer, fr. 4). Строго говоря, ευ πραττείν означает не «быть счастливым», а благоденствовать, иметь благополучие в своих начинаниях и сообразно своим намерениям, в отличие от εὐτυχία, удачи. Очевидно, что, будучи распространенным на биос в целом, понятие εὖ πράττείν означает полноту жизненной осуществленности, то есть счастье. Любой биос вписывается в перспективу этого телоса, этой конечной цели – счастливой жизни. Таким образом, Аристотель оказывается перед необходимостью сказать нам, что такое счастье (εὐδαίμονία).

Счастье, очевидно, означает достижение наилучшего, что доставляется деятельностью. Пригодность, навык (ἕξίς) к действию ввиду достижения наилучшего называется добродетелью (ἀρετή). Когда грек говорит о добродетели, он подразумевает в первую очередь отнюдь не нравственные добродетели, и тем более не то, что мы сегодня назвали бы «ценностями». Для грека добродетель – это просто пригодность к хорошему делу, к тому, для чего данная вещь годна: например, добродетель ножа – в том, чтобы резать, и т. д. Поэтому, скажет Аристотель, счастье – это деятельность, сообразная добродетели, то есть сообразная тому, для чего годен человек: деятельность сообразно его благу (ἡ καθ’ ἀρετήν ἐνέργεια, 1177 a 11). Отсюда – возможность разных типов жизни. Эти различия, как мы видели, представляют собой различия в позиции, в этосе. Так вот, различия в этосе – это различия перед лицом того, что считается благом для человека. Каждый биос образован разными типами добродетели – типами, ведущими к разным типам счастья.

Аристотель описывает разные типы жизни. Но нас более всего интересует противопоставление трех типов, в зависимости от искомого блага. Во-первых, это биос, нацеленный на удовольствия и наслаждения: βίος ἀπολαυστικός. Во-вторых, это политическая жизнь, то есть деятельность, которая заключается в справедливом управлении другими людьми (βίος πολίτικος). В данном случае Аристотель имеет в виду не политическое искусство, техне, а специфическую добродетель правителя: справедливость. Вообще, здесь можно говорить о целой гамме того, что Аристотель называет нравственными добродетелями – добродетелями поведения каждого человека в его отношении к другим людям. Так вот, ни одна из этих двух форм жизни не доставляет, по мнению Аристотеля, полноты счастья, потому что ни одна не довлеет себе. Эти виды жизни не самодостаточны, потому что нацелены на вещи, существование которых не зависит от самой жизни. Применительно к жизни в наслаждении, в удовольствии, это очевидно. Но то же самое верно и для политической и нравственной жизни человека с человеком: справедливый нуждается в других людях, по отношению к которым он мог бы осуществлять свою справедливость; и ту же нужду испытывает обладатель нравственных добродетелей, таких как дружба, великодушие и т. д. Именно поэтому ни одна из этих форм жизни не может быть вполне счастливой жизнью; другими словами, ни одна не является наивысшей формой биоса.