Хавьер Субири - Пять лекций по философии Страница 9

Аристотель описывает разные типы жизни. Но нас более всего интересует противопоставление трех типов, в зависимости от искомого блага. Во-первых, это биос, нацеленный на удовольствия и наслаждения: βίος ἀπολαυστικός. Во-вторых, это политическая жизнь, то есть деятельность, которая заключается в справедливом управлении другими людьми (βίος πολίτικος). В данном случае Аристотель имеет в виду не политическое искусство, техне, а специфическую добродетель правителя: справедливость. Вообще, здесь можно говорить о целой гамме того, что Аристотель называет нравственными добродетелями – добродетелями поведения каждого человека в его отношении к другим людям. Так вот, ни одна из этих двух форм жизни не доставляет, по мнению Аристотеля, полноты счастья, потому что ни одна не довлеет себе. Эти виды жизни не самодостаточны, потому что нацелены на вещи, существование которых не зависит от самой жизни. Применительно к жизни в наслаждении, в удовольствии, это очевидно. Но то же самое верно и для политической и нравственной жизни человека с человеком: справедливый нуждается в других людях, по отношению к которым он мог бы осуществлять свою справедливость; и ту же нужду испытывает обладатель нравственных добродетелей, таких как дружба, великодушие и т. д. Именно поэтому ни одна из этих форм жизни не может быть вполне счастливой жизнью; другими словами, ни одна не является наивысшей формой биоса.

Но есть и третий тип жизни: жизнь созерцательная (βίος θεωρητικές), жизнь, посвященная умозрению, истине бытия вещей. Этот тип жизни основывается на добродетелях иного рода, нежели нравственные добродетели. Аристотель называет их дианоэтическими добродетелями, то есть добродетелями деятельности Нуса. К ним принадлежит, например, благоразумие (φρόνησις). С нашей точки зрения, благоразумие следовало бы причислить к нравственным добродетелям, потому что мы склонны видеть в нем модус действия. Но для греков оно было, как мы видели, модусом знания: знания о том, как действовать. Среди этих дианоэтических добродетелей и определяемых ими видов жизни есть одна, которая зовется навыком Нуса и дианойи (разумения), а определяемая этим навыком жизнь – созерцанием, созерцательной жизнью. Это и есть добродетель мудрости и жизнь мудрости как таковой – разумеется, мудрости в ее аристотелевском понимании. Так вот, для Аристотеля βίος θεωρητικός – это счастливейшая из жизней, потому что ее конечная цель, телос, наиболее благородна. В самом деле, βίος θεωρητικός это биос, определяемый наивысшей частью души, а внутри нее – вершиной этой наивысшей части, Нусом. Поэтому ее телос – наивысший из всех, к какому человек только может стремиться и тянуться. Стало быть, такая жизнь определяется добродетелью наилучшего. Это и есть высочайшее счастье.

В самом деле, эта созерцательная жизнь обладает чертами, которые делают ее превосходной и наивысшей (1177 a 11, и т. д.):

a) Актуальная деятельность (ἐνέργεια) созерцания, θεωρεΐν, является превосходной (κρατίστη), в смысле самой возвышенной, энергичной, мощной. Во-первых, в силу ее объекта: объекты Нуса – всегда самые благородные и возвышенные. В случае философии βίος θεωρητικός имеет своим предметом самого Теоса; но и среди других вещей те, которые являются объектами для Нуса, всегда наиболее благородны. Во-вторых, эта деятельность наиболее благородна также в силу самого ее субъекта. Ибо если уже чувства, особенно зрение, суть нечто такое, что, по словам Аристотеля, доставляет человеку наслаждение самим фактом видения, то тем более следует утверждать это в отношении Нуса вообще и, прежде всего, философского Нуса, постигающего начала и высшие причины космоса.

b) Эта деятельность в высшей степени непрерывна (συνεχεστάτη), она не исчерпывает себя, сколько бы ни длилась, сосредоточившись на вещи. Любая другая практическая деятельность, πράξις, так или иначе зависит от условий своего объекта; в нее уже вписано ее исчерпание в момент достижения цели, – не потому, что вещь оказывается «завершенной», как в ποίησις, а потому, что сама деятельность прекращается в силу своего собственного условия. Напротив, праксис и ἐνέργεια созерцания, θεωρείν, не только не исчерпываются сами по себе, но и достигают полноты и неистощимости именно тогда, когда достигают своей цели. Они подобны любви, которая не прекращается с обретением любимого, но по своей природе продолжает длиться именно тогда, когда его обретает. То же самое происходит с θεωρείν: познанием, которое познает только для того, чтобы познавать. В силу своих собственных условий созерцательная жизнь есть биос, не ведающий конца.

c) Эта жизнь, говорит Аристотель, всего усладительнее (ἡδίστη) и восхитительнее (θαυμαστάς). Она протекает в непрестанных открытиях, в непрестанном бегстве от невежества. Она обнаруживает самое чудесное в мире – бытие вещей, и поэтому доставляет максимальное удовлетворение.

d) Эта деятельность предельно самодостаточна (αὐτάρκεια). В самом деле, это единственная жизнь, которая довлеет себе. Все прочие формы жизни имеют своим основанием добродетели, связанные с поведением, с модусом поведения: например, великодушие, справедливость и т. д. Но эти добродетели, сколь бы высоки они ни были, всегда нуждаются в другом: великодушие нуждается в том, кто будет получать от нее дары; политическая справедливость – в том, кем она будет управлять, и т. д. Только созерцание самодостаточно. Σοφός обладает знанием сам по себе, и тем в большей мере сам по себе, чем в большей мере он – σοφός. Быть может, ему удобнее иметь товарищей в деле созерцания, но, согласно прямому утверждению Аристотеля, нужды в них он не испытывает: он довлеет себе.

e) Это единственная деятельность, которая желанна всецело ради себя самой (δι’ αὐτὴν ἀγαπᾶσθαι), а не ради доставляемого ею.

f) Похоже, добавляет Аристотель, что счастье заключается в отдохновении: например, мы ведем войну ради того, чтобы жить в мире, и т. д. Причина занятия «делом» – это всегда «досуг»: мы занимаемся делами, чтобы отдыхать на досуге, чтобы иметь время для самих себя. Отсюда ясно, что θεωρεν – счастливейшее из занятий, потому что оно по самой своей природе – наиболее досужее из всех. Оно рождается тогда, и только тогда, когда уже удовлетворены все жизненные потребности. И то, чем «занято» созерцание на досуге, есть самое досужее: «ничегонеделание», только «смотрение».

Из-за всех этих свойств созерцательная жизнь представляется Аристотелю наивысшей формой биоса. Но Аристотель на этом не останавливается. Созерцательная жизнь – не только наивысшая жизнь; она есть не что иное, добавляет он, как жизнь божественная (θειότατον). И это так по двум причинам. Во-первых, как мы неоднократно отмечали, из-за ее предмета. Предмет созерцательной жизни – самое божественное, что есть в мире: «всегда сущее» (τὸ ἀεὶ ὄν) и в силу этого бессмертное. Поэтому в него входит также Теос. Но этот предмет божествен еще и потому, что он представляет собой образ жизни самого Теоса. В самом деле, Теос – это абсолютно субсистирующая субстанция, то есть субстанция, независимая от всех прочих. В силу этого Теос есть субстанция, представляющая собой чистую актуальность (ἐνέργεια); акт, который есть чистая актуальная деятельность. И эта деятельность именно поэтому есть абсолютное совершенство. В чем же заключается эта деятельность, эта жизнь? Она не может заключаться в таких совершенствах, как справедливость, великодушие, храбрость, потому что все это предполагает, что Теос нуждается в других вещах. Жизнь Теоса также заключается не в том, чтобы производить вещи (ποίησις). «И тем не менее, – говорит Аристотель, – мы все утверждаем, что боги существуют и суть чистая актуальная деятельность. Поэтому в чем ином могла бы заключаться (их жизнь), если не в созерцании (θεωρία)? Следовательно, божественная деятельность (ἐνέργεια) может быть только созерцательной» (1178 b 20). Более того: само созерцание и есть то, в чем состоит жизнь Теоса, потому что созерцание есть акт Нуса, а ведь «актуальная деятельность Нуса – это жизнь» (ἡ γὰρ voῦ ἐνέργεια ζωή, 1072 b 28). И это созерцание, в свою очередь, является чистым: оно не зависит ни от каких предметов вне Теоса. В своем созерцании Теос лишь познает самого себя; он есть Нус Нуса. Именно благодаря такой жизни Теос обладает совершенным счастьем: ведь счастье, как мы уже видели, заключается в пользовании плодами акта деятельности. Стало быть, в своем созерцании Теос абсолютно совершенен и счастлив той жизнью, которая «всегда есть» (ἀιών). Человеку тоже свойственна созерцательная деятельность, но «у нас она длится малое время» (μικρὸν χρόνον ἡμῖν, 1072 b 15). С древнейших времен, вызывающих в памяти «Прометея прикованного» Эсхила, Нус рассматривался как добыча, похищенная у богов. Из старших лириков одни пели о том, что боги дали людям все, кроме Нуса; другие, более оптимистичные, – о том, что они наделили их также частицей этой деятельности. Как бы ни обстояло дело, греки всегда усматривали в ноэтической деятельности самое божественное, что есть в человеке. Речь идет не о причастности человека к божественной жизни: такое представление чуждо мысли Аристотеля и всех греков. Речь идет лишь о том, что люди суть субстанции, высшая форма деятельности которых подобна деятельности божественной. Природа, фюсис, человека обладает Нусом – искрой божественности. Человеческое θεωρεῖν – это не чистое пассивное созерцание, не чистое «смотрение ради смотрения», но деятельность, которая довлеет себе, потому что направлена на то, что сущностно не может быть иначе, чем оно есть: на то, что «есть всегда». А поскольку для всякого добропорядочного грека способность к познанию всегда топриродна (ὁμοίοσις) познаваемой вещи («равное познается равным»), оказывается, что Нус, сопрягающий человека с «вечно сущим», обладает природой «вечно сущего». Другими словами, благодаря Нусу человек бессмертен. Именно поэтому созерцательная жизнь человека формально божественна. В одном замечательном пассаже Аристотель описывает, что такое βίος θεωρητικός как высшее счастье человека: «Подобная жизнь, если она существует, превыше человеческой. Ибо жить такой жизнью человек способен не поскольку он – человек, а поскольку в нем есть нечто божественное. Если Нус для человека – нечто божественное, то жизнь сообразно Нусу для человека наиболее божественна. Не нужно доверять тем россказням, что мы, дескать, будучи людьми, можем размышлять только о человеческих вещах, и, будучи смертными, только о вещах смертных. Но в той мере, в какой это для нас возможно, мы должны стремиться к бессмертию (ἀθανατίζειν) и сделать все, чтобы жить сообразно самому возвышенному (что есть в человеке): ведь, будучи мал размером, он намного превосходит все прочее силой и благородством… То, что более всего присуще всякой вещи в силу ее природы, будет для нее также наиболее возвышенным и наилучшим. Поэтому жизнь сообразно Нусу – наиболее возвышенная, ибо Нус есть наилучшее в человеке» (1177 b 26 – 1178 a 8). Следовательно, созерцательная жизнь – не только наивысшая, но и самая божественная.