Филипп Эрланже - Диана де Пуатье Страница 10

Я думаю, Вы достаточно осведомлены о моей участи; то, что король арестовал меня без всякой на то причины, я считаю наказанием, посланным мне свыше, так как господин Коннетабль скрылся; то, что он приказал доставить меня сюда, в замок Лош, как гнусного предателя, доставило мне смертельную обиду. Я молю Бога, чтобы Он наделил меня терпением и открыл королю глаза на тот стыд, который он заставляет меня терпеть; и если Ему так угодно, разум подсказывает мне, что я должен смириться; так как Вы человек, которого я люблю больше всех на свете и которому доверяю больше, чем кому бы то ни было, я пожелал сообщить Вам о своем несчастье, чтобы Вы прониклись ко мне жалостью и захотели спасти меня от той беды, в которой я нахожусь; и, если это возможно, чтобы Вы пришли сюда поговорить со мной, чтобы мы вместе смогли решить, что нужно дальше делать. Боюсь, что Вы не сможете прийти сюда; и если Вы не сможете, я умоляю Вас, во имя Господа, прислать ко мне Вашу жену; она сможет поехать в Блуа и попросить Мадам36 разрешить навестить меня, ничего более не объясняя, тогда мы с ней решим, что она скажет Мадам; также прошу Вас написать о моем деле королю и Мадам так, как Вы умеете это делать, и умоляю, пришлите ко мне господина де Лизьё. У меня сердце разрывается, и я не знаю, что еще Вам сказать. Я прошу Вас, будьте так любезны, сообщите мне новости о Вас. Я молю Бога, сын мой, чтобы Он послал Вам все, чего Вы пожелаете.

Диане:

«Госпожа супруга Великого Сенешаля,

Со времени написания моего последнего письма к Вам меня перевели в Лош и обращаются со мной, как обращались бы с заключенным-бедняком, и, если Господь мне не поможет, я здесь останусь еще надолго; так как я возлагаю все мои надежды на Вашего мужа и на Вас, я прошу его приехать и поговорить со мной. Если для него это не представляется возможным, я прошу приехать Вас. Ничто не сможет доставить мне большего удовольствия, чем Ваш приезд, и мы с Вами решим, что Вы должны будете сказать Мадам, а когда Вы поедете к ней, Вы сможете попросить ее отпустить Вас меня навестить. Я умоляю Вас, пожалейте своего несчастного отца, приезжайте навестить его, и, если возможно, приведите господина де Лизьё, на чью милость я полагаюсь. У меня сердце разрывается, и я не знаю, что еще Вам сказать, кроме того, что я молю Бога, чтобы Он послал Вам все, чего Вы пожелаете.

Диана тотчас же ответила. Благодаря сохранившимся записям одного из допросов, мы знаем, что она пообещала Сен-Валье незамедлительно отправиться к Мадам и воззвать к ее милости. Она действительно повсюду сопровождала хлопотавшего Сенешаля. Неужели Брезе, оказавший королю бесценную услугу и не дождавшийся тех почестей, на которые он рассчитывал, не заслужил того, чтобы с его тестем обращались немного бережней?

К королю были обращены такие же мольбы, как и к регентше. Пришедшая к нему прекрасная графиня рыдала у его ног. Она не ограничилась тем, что смягчила его сердце, а также попыталась использовать ресурсы своего мужского ума. Впрочем, в первые месяцы безуспешно.

Напрасно, изменив тактику, обвиняемый вдруг обретал память и пространно — в своей манере — рассказывал о последних встречах с коннетаблем. Напрасно он заявлял, что сыграл в деле своего друга позорную роль, так как не раскрыл тайну заговора, по его словам, лишь потому, что хотел узнать о нем побольше и затем изобличить заговорщиков.

Первого ноября король написал судьям:

«У Нас нет причин и оснований ни для того, чтобы простить этого Сен-Валье, ни для того, чтобы держать в тайне его признание; и Мы вам приказываем распорядиться, чтобы как можно скорее было доведено до конца это дело, важность и последствия которого известны всем; к которому нужно приступить со всей хладнокровностью, мужеством, доблестью и не щадить этих вероломных злодеев, трусов, клятвопреступников и предателей за то, что им было известно то, что замышлялось, то, к чему сейчас прикладывают все усилия Наши враги, чтобы повергнуть в прах Нас, Наших детей, подданных и королевство, и они Нам об этом не сообщили; и если бы некоторые Наши добрые и лояльные подданные, которым удалось разузнать все об этом заговоре, Нам бы его не раскрыли, Мы бы перешли через горы и оставили бы защищать Наше королевство Бурбона с Мадам, Нашей матерью, который претворил бы в реальность свой злой умысел и привел бы Наше государство к гибели».

Он приказал «вынести виновным окончательный приговор и немедленно привести его в исполнение, чтобы это послужило примером тем, кто еще замышляет подобное, и чтобы они отказались от своего злого умысла».

Все исследователи отметили, что в этом отрывке Матиньон и д'Аргуж осыпаны похвалами, а о роли Великого Сенешаля не сказано ни слова.

В данном случае король имел полное право на гнев, потому что Парижский Парламент, вместо того чтобы дать скорее свершиться правосудию, изыскивал способы для усложнения процедуры. Это был реванш, который судейское сословие взяло над монархическим абсолютизмом. С другой стороны, общественность, хотя и возмущенная предательством принца, еще не пришла к единому мнению. Некоторые находили возможные оправдания для тех, кто повиновался своему сеньору, вероятно, не догадываясь о его истинных намерениях.

Оказавшись в слишком опасном положении, Франциск посчитал правильным, с политической точки зрения, решением проявить великодушие, которое, впрочем, было противно его природе. В итоге все обвиненные, даже Сен-Бонне, были помилованы, но не Сен-Валье, которого было решено принести в жертву во искупление общего греха.

Седьмого ноября судьи решили подвергнуть его пытке. Несчастный избежал дыбы лишь благодаря тревожным мольбам врачей. Двадцать третьего декабря его перевели в парижскую тюрьму Консьержери, и 8 января 1524 года он предстал перед Парламентом. Семнадцатого января его обвинили в оскорблении Величества, приговорив к лишению всего имущества, званий, знаков отличия и к смертной казни. Ему не зачитали последней статьи, которая обрекала его также на предварительную, невиданную доселе пытку.

Приговор должен был быть исполнен по истечении месяца. Супруги де Брезе использовали это время с пользой, беспрестанно осаждая с просьбами короля, королеву, Мадам. Великий Сенешаль, переместившийся ко двору в Блуа, практически ни у кого не находил поддержки. Он писал маршалу де Монморанси:

«Если Вы хотите знать, дорогой господин Маршал, как я во все это ввязался, то я уверяю Вас, что мне пришлось говорить самому, так как я не нашел никого, кто бы мне в этом помог. В любом случае, я уповаю на доброту нашего Господина и надеюсь, что все будет хорошо».

В Господине настолько был силен рыцарский дух, что он не смог остаться глухим к мольбам Дианы. Но также он осознавал, что в тот момент, когда враг осаждал государство, верность знати была ему особенно необходима; что в то же время на эту верность, о которую разбились надежды коннетабля, нельзя было полностью полагаться; что во владениях Брезе находилась провинция, в которую с легкостью можно было впустить английский флот; что этот старый служака только что, в принципе, спас государство и будет очень раздосадован, если ему за это отплатят черной неблагодарностью. К тому же для принца, воспитанного на героических романах, была более чем привлекательной мысль о театрально-эффектном и великодушном поступке.

Сенешаль вновь обретал надежду. «Я уверяю Вас, дорогой господин Маршал, — писал он главному распорядителю двора Рене Савойскому, — что, если бы не доброта и милость нашего Господина, я был бы одним из самых докучливых дворян в этом мире, но надежда, которую мне внушает мысль о том, что у него есть его добрые слуги, освободила меня от большей части беспокойства, что причиняла мне эта мысль… Вышеназванный сеньор оказал мне огромную честь, тем более что он не принадлежит к людям моего положения, так как он пожелал, чтобы меня постоянно вызывали на Совет и для рассмотрения его дел».

И Монморанси:

«Он (король) оказал мне такую большую любезность, какую только было возможно оказать, так как он прислал мне двадцать пять бутылок вина, десять белого и молодого, и пятнадцать Бонского».

И это — через три дня после приговора.

Пятнадцатого февраля канцлер Дюпра доставил в Парламент приказ перейти к процедуре отсечения головы приговоренного. Пришлось ли ему претерпеть пытку? Обошлось тем, что ему продемонстрировали жуткие «испанские сапоги», что окончательно повергло его душу в смятение.

В три часа пополудни 17 февраля Жана де Пуатье посадили на лошадь и повезли на Гревскую площадь в позорном экипаже. Он дрожал от холода, лихорадки, страха и не мог держаться на ногах, не опираясь на мощное плечо лучника. За продвижением экипажа наблюдала огромная толпа. Палачи Масе и Ротильон, встретившие осужденного у подножия эшафота, были вынуждены поднять его на помост, как мертвое тело. На него одели камзол и заставили встать на колени. В таком положении несчастному пришлось провести целый час. Беспрестанно дрожа и вознося мольбы к небу, он ждал, что вот-вот над его головой вознесется топор. В толпе, которую сначала одолевало жестокое любопытство, начинало расти возмущение такой бесчеловечностью.